Чихо клюнул…
Это была та часть плана, которая реализовалась. А вот – та, которая «сапоги всмятку».
По расчётам наших разведывательных аналитиков для захвата входа в туннель Чихо должен был бросить все наличные силы. Он бросил не все. В деревнях и городках, на которые Чихо опирался, оставались внушительные гарнизоны, и какие-то неустановленные отряды продолжали прочёсывать горные леса.
По вполне идиотским политическим причинам для захвата туннеля выделены были не легионеры- земляне, а части так называемой «регулярной армии», составленные из тиронцев и формально подчиняющиеся имперской администрации. Поскольку известно было, что офицеры (по большей части земляне, но натурализованные на Тироне) готовят мятеж, собираясь для начала сбросить десятка полтора герцогов, создать объединённое королевство, а потом выйти из подчинения Империи и вообще сорок бочек арестантов, – поскольку эта тайна была известна абсолютно всем, то решили мятеж использовать как дымовую завесу, дабы не насторожить Империю раньше времени. То есть внимание Империи будет отвлечено на сам мятеж – а тот малозаметный факт, что некоторое количество мятежников под шумок улизнёт в горы и там растворится, исчезнет, – останется без внимания.
Блестяще.
Мятеж произошёл. Подготовленных и посвящённых в план офицеров перебили всех до единого в первый же день.
В общем, после сигнала к атаке оказалось, что в бой идти просто некому…
– И кто такое спланировал? – проворчал Стриженов.
– Плод коллективного разума… – процедил Давид с ненавистью. – «Кто шил костюм? – Мы!» Не уследил я. Отвлёкся тут… на перспективное дело…
Части Легиона, не задействованные в операции отвлечения, командование на всякий случай убрало – кого на остров Кахтам, кого вообще на Лярву. Подальше от мятежа.
В общем, оставался единственный выход: взять сейчас отсюда, с «Сахарной головы», тех немногих, кто ещё способен передвигать ноги, и двинуть в горы.
– То есть как бы смыться? – уточнил Стриженов.
– Смыть-ся… – протянул Давид. – Ну, что ты такое говоришь…
Авторитет Легиона на Тироне держался не только на его боевых качествах. Ещё и на моральных. Здесь были свои очень сложные и нелинейные понятия о чести – чем-то похожие на самурайские. Наверное, своей непоследовательностью. Но главное тем, что как бы храбр и хорошо вооружён ты ни был, а повёл себя когда-то не по чести – уважать тебя перестанут навсегда. И тогда дело уже ничем не искупить и не поправить.
Ну, почти ничем.
Вот как сегодня: когда выяснилось, что третья рота застряла на переправе, потому что «дьяволы» в неё вцепились, Стриженов не просто поддержал её огнём со своего уже берега – что было бы логично, эффективно и разумно; нет, он повёл ребят в контратаку, и они пошли, ещё раз через реку, проклятая река, вода ледяная и быстрая, а на дне каменная тёрка… ещё раз через реку туда, а потом через реку обратно, прихватив то, что осталось от третьей роты…
Он потерял людей много больше, чем даже если бы просто отдал третью на растерзание, забыл про неё – но сделай он так, и его самого, и его солдат можно было вычёркивать из списка живых… нет, их не перебили бы, но просто перестали бы замечать.
Все легионеры это знали – потому и пошли…
Здесь, на Тироне, было так, и может быть, это было правильно. Он не знал.
И уже проанализировав расстановку сил и сообразив, что поставлено на карту (и ужаснувшись), Стриженов никак не мог найти ход «за белых»… и может быть, такого хода просто не существовало в природе…
Даже получив прямой приказ от командования, рота не могла уйти с позиций… потому что не могла. А судя по всему, никакого приказа и не будет.
И тут за пологом палатки внятно кашлянули, и голос Чигишева позвал:
– Товарищ полковник! Вас вызывает штаб! Я сейчас трубку, разрешите…
– Давай.
Чигишев, путаясь в змеящемся проводе, ворвался и подал. Полковник притронулся к золотисто- коричневой в прожилках пластмассе – настолько прочной, что нередко телефонная трубка и корпус оказывались единственными предметами, остававшимися в целости после попадания бомбы в блиндаж. У пластмассы был один недостаток: её неприятно было брать в руки и тем более подносить к лицу.
– Покковник Стъишеноф, сидесь адиюттант командера Тугхо. Софищиание наснащино на вошч тиртири рофно. Прикасс пониатен и принят?
– Понятен и принят, – сказал полковник по-чапски. «Вошч тиртири» означало «час соловья», то есть двадцать ноль-ноль по-армейски. Тот факт, что командир использовал гражданское обозначение часа, могло означать, что наспех введённая воинская дисциплина отменяется и возвращается повстанческая вольница (вкупе с её жестоким и непреклонным кодексом чести). А могло и не означать… Он отдал трубку Чигишеву, попытался посмотреть на часы, усмехнулся. – Сколько сейчас?
– Девятнадцать сорок, товарищ полковник!
– Отлично. Ладно, ребята, договорим потом. Я тебя понял, Давид. Буду думать. Дима, штаны мне – и покажи, где тут можно отлить…
На совещании Тугхо, повстанческий генерал, принявший на себя командование после ранения старого Биоркха, сказал коротко: получены сведения разведки, что Дьявол Чихо около полутора часов назад спешно отбыл из действующей армии в тыл. Полковнику Стриженову приказываю: сформировать подвижную группу из отборных легионеров, просочиться сквозь боевые порядки мятежников, организовать преследование
