был не более, как бесчувственная масса в руках своих противников.
— В Каньяр! — бросил Бискар.
Негодяй действовал под влиянием холодной, обдуманной злобы, которая во сто крат ужаснее самых бурных порывов бешенства. Неожиданное сопротивление того, кого он считал своим слепым орудием, и как раз в такую минуту, когда он был уже близок к цели, казалось ему предательством.
Кто внимательно следит за развитием характера этого странного человека, мечтавшего держать в страхе весь мир, тот, несомненно, понял, что этим бесчеловечным существом руководило, действительно, безумие, мания. Его цель, страсть, будущее — все сосредоточилось на одном образе — на Марии де Мовилье.
До сих пор он оставался таким же, как и тогда, в Оллиульских ущельях. Он оставался влюбленным! Этот зверь любил! Он, правда, по-своему понимал это святое чувство. Ему известны были только вспышки дикой, бешеной страсти, больше ничего.
Быть может, он любил Дьюлуфе. Кстати, он однажды доказал это, когда на суде Волков унес великана на своих руках и тем спас его от ужасной пытки. Кто знает, если бы Дьюлуфе угрожала неотвратимая опасность, Бискар, быть может, пожертвовал бы для него своей жизнью.
Но тут речь шла о Жаке! Речь шла о Марии! При одном звуке ее имени он становился зверем!
— На смерть! В Каньяр! — рычал он.
Дьюлуфе был приговорен. Бедняга погиб безвозвратно!
Черным ходом вынесли его со связанными руками и ногами и доставили на крутой берег Сены.
У берега стояла одна из тех барок, которые обыкновенно употребляют для перевозки гипса. Сейчас она была пуста.
Словно мешок, бросили туда бандиты бесчувственного, истекающего кровью Дьюлуфе.
Один из Волков, который был не кто иной, как Бибе, схватил длинный багор и оттолкнул барку от берега.
— Кажется, ему порядком-таки попало, — сказал другой, по прозвищу Франк.
— Должно полагать, между ними что-нибудь да вышло, недаром же Биско ухлопал своего любимца.
— Он много себе позволял, вот что.
— Я всегда говорил, что рано или поздно ему не миновать такого конца.
Лодка, между тем, плыла вдоль берега. Скоро в густой тени возникли контуры собора Богоматери.
Волки живо перетащили все еще бесчувственного Дьюлуфе в другую барку, ветром прибитую в канал, и теперь они плыли под низко нависшими каменными сводами.
Это был один из рукавов, ведущих в Каньяр.
Проходя под этими мрачными сводами, можем ли мы умолчать о двух предыдущих жертвах Бискара?
Увы! Именно там эти два благородных существа гибли во цвете лет! Мюфлие! Кониглю! В ушах звучит еще глухой звук топора, перерубившего твою воловью шею, о, Мюфлие, и твою лебединую шею, о Кониглю!
Сам Бибе, конечно же, не обладавший кротостью агнца, и тот не мог удержаться, чтобы не почтить память двух осужденных.
— Он был ничего себе! — произнес он в виде надгробной речи, имея в виду Мюфлие.
— И Кониглю был добрый малый, — закончил Франк.
Не затрепетали ли при этом души ваши от радости, несчастные жертвы! Пожелаем вам этого! А если существует загробная жизнь, дай Бог, чтобы, соединясь с белокрылыми ангелами, внимая божественным звукам небесных арф, услышали вы эти любимые голоса друзей ваших, о, Мюфлие! о, Кониглю! Эти голоса, которые хотя и огрубели от вина, все же идут из глубины преданных вам сердец.
— Ну, готово! Приехали, — сказал Франк.
И оба Волка подхватили Дьюлуфе.
Он даже не шевелился.
— О, когда Бискар бьет, он редко промахивается!
Несколько минут спустя бедный Дьюлуфе лежал в сырой и вонючей яме мрачной подземной тюрьмы с железной дверью. Через узкое, заделанное железной решеткой окошечко скудно проникал туда тяжелый вонючий воздух, наполненный ядовитыми испарениями реки.
Глубокий мрак царил в тюрьме.
По бледности и неподвижности Дьюлуфе походил на мертвеца. Но он был только в сильном обмороке, обессилев от потери крови.
Не прошло и часа после прибытия Дьюлуфе в Каньяр, как он уже пришел в себя. Глубокий вздох вырвался из его груди.
Он открыл глаза, потом тотчас же закрыл их. Окружающий мрак удивил и даже испугал его. Сначала он ничего не помнил, что с ним было. Потом, мало-помалу, к нему начало возвращаться сознание. В памяти воскресло ужасное слово: «Каньяр».
Это было последним словом, которое произнес Бискар.
Сделав отчаянное усилие, Дьюлуфе вскочил на ноги. Но вдруг он зашатался и схватился рукой за грудь. Бедняга вздрогнул, ощутив на ней кровь.
Крупные слезы покатились по его морщинистым щекам.
Сердце его разрывалось на части от острой и нестерпимой боли. «В Каньяр!» Не в этом ли мрачном месте, не желая изменить своему повелителю, испытал он ужаснейшие страдания, какие только может вынести человеческое существо? И это самое место Бискар избрал могилой для него!
О, он понимал теперь все: его обрекали на смерть, бросив в эту отвратительную яму. Уже не в первый раз слышал он из уст Бискара эти ужасные слова. И ни одна из жертв, осужденных на подобное изгнание, никогда не возвращалась оттуда. Дьюлуфе хорошо знал это.
Но какое же преступление совершил он?
Несчастный с трудом восстановил в памяти все подробности последней сцены, происшедшей между ним и Бискаром.
Ему вспомнился Жак.
Ну, что же! Да, он действительно не желал смерти бедного мальчика, которого так часто, бывало, качал на коленях, которого «Поджигательница» всегда звала птенчиком. «Поджигательница»! Другое ужасное воспоминание! Бискар — бесчестное, низкое существо! Он убивал всех тех, кого любил Дьюлуфе! А он считал еще этого мерзавца своим другом! Нет, он его злейший враг! А Жак, не ужасно ли, не бесчеловечно ли было вести его на эшафот, его, невинного бедняжку, и в ту минуту, как прозвучит зловещий удар ножа, кричать его матери, кричать Марии де Мовилье:
— Вот он, твой сын! На, возьми его теперь!
Грубой, животной натуре Дьюлуфе непонятно было это утонченное, дьявольское злодейство! Зверь убивает, но не мучит! Дьюлуфе не был палачом. Судорожно хватая себя за голову, несчастный прислонился к холодной стене, обдумывая все эти ужасы.
Жак погиб! И он, Дьюлу, был отчасти виновен в этом! Зачем объявил он о своих намерениях Бискару? Не лучше ли было отправиться к маркизе де Фаверей, открыть ей все и навести полицию на след Бискара и Волков?
Изменить! Это слово заставило его содрогнуться. Нет, он поступил правильно, иначе поступить было нельзя. Надо было предпринять эту последнюю попытку Могли он предполагать, что ни одно человеческое чувство не было доступно этому каменному сердцу? Могли он подозревать, что Бискар ради того только, чтобы навсегда похоронить ужасную тайну, не отступил перед убийством его, Дьюлу, которого он всегда называл своим другом?
А между тем это было так. Теперь рухнула последняя надеж -да на спасение Жака. Ужасная трагедия разыграется до конца. Бискар бросит несчастной матери окровавленную голову ее сына! И белое, чистое лицо, которое она один лишь раз поцеловала в ущельях Оллиуля, она снова прижмет к своим устам, но уже холодное лицо мертвеца!
Надежды больше не было. Дьюлуфе знал теперь, где он! Он знал, что Каньяр не отдает назад своих
