расставались ни на минуту, и я чувствовал бы себя счастливым, если бы не преследовавшее меня ощущение человека без статуса и постоянного места жительства, не состоящего на военном учете. Запомнилось: когда нам с Верой встретилась колонна молодых солдат, я подсознательно испытал ощущение какой-то вины перед ними...

Повидавшись с матерью и братишкой, я вернулся в Куйбышев. На следующий день отправляюсь в Ташкент. Вера провожает меня, волокущего тяжеленную сумку с едой, которую заботливо приготовила на дорогу моя любимая. И вот прощальный поцелуй у подножки вагона...

Дорога до Ташкента продолжалась десять дней.

В Ташкенте

Наконец наш поезд замедляет движение, в окно видны пристанционные сооружения, невысокое здание вокзала и огромные надписи на русском и узбекском языках: ТАШКЕНТ ТОШКЕНТ. Кончается октябрь, а здесь по-летнему тепло, все вокруг цветет и зеленеет, нет никаких признаков осени.

Среднеазиатский индустриальный институт (САМИ), ставший пристанищем эвакуированных преподавателей и студентов КИИ, я нашел без особого труда, но время было предвечернее, институтские службы закрыты, и я мечтал разыскать кого-нибудь из знакомых киевских студентов, чтобы приютили на ночь. Мне повезло: одним из первых я встретил доброго приятеля Бориса Шпильского. Мы так обрадовались, увидев друг друга, что расцеловались, как родные. Встречу по моей инициативе (и на мои средства, так как Боря давно был «на мели») отметили в близлежащем кафе. Во время ужина обменялись новостями, после чего отправились в общежитие, где жил Борис.

Мужское отделение этого «общежития» представляло собой большую комнату, в которой было всего три предмета мебели: небольшой стол в центре комнаты, казарменного типа кровать в углу и убогий платяной шкаф, частично загораживавший кровать от посторонних глаз. На полу вдоль стен — скромные пожитки обитателей. Здесь постоянно жили двадцать с лишним студентов, не только киевлян, но и прибывших в Ташкент из других оккупированных городов Украины. Кроме постоянных жильцов, среди ночующих всегда были «нелегалы», еще не оформившие законным образом свое пребывание в городе (иногда на таких производились облавы). Готовясь ко сну, жилец полысевшей шваброй сметал пыль и мусор со своего пятачка и разворачивал на нем «постель» (несколько газет, реже — старый половичок или порожний мешок, а портфель или книги, накрытые пиджаком, служил и подушкой). Почти все спали в верхней одежде. Самым привилегированным спальным местом был стол, его занимал тридцатилетний «вечный студент» из Одессы. Иногда утром под столом можно было увидеть очередного «нелегала», появившегося, когда все уже спали. Единственную в комнате кровать занимали «молодые» (все остальные вели себя деликатно, никаких двусмысленных реплик по поводу новобрачных не отпускали).

Следующим утром, наскоро умыв лица и собрав «постели», мы направились в институт. В нескольких метрах от общежития начинались ряды Алайского базара, поразившего меня изобилием и гигантскими размерами даров солнечной природы Узбекистана.

Итоги похода в институт были характерными для того времени. Лишь через несколько дней удалось получить справку, с которой начиналось хождение по инстанциям (вот ее подлинный текст: «Студент Кобылянский И.Г., прибывший из Киева, может быть принят в С-АИИ с предоставлением угла, если он будет прописан в г. Ташкенте не позднее 6 ноября 1941 г.»). Все посещения инстанций оказались безрезультатными, деньги были на исходе, и я уже начал отчаиваться, когда на почтамт прибыло письмо «до востребования» от мамы с адресом ее очень дальней родственницы, жительницы Ташкента. Не откладывая, я пошел к этой женщине, к счастью, помнившей маму, хотя они не виделись больше двадцати лет. На следующий день у меня в руках была справка родственницы о предоставлении мне жилья и согласии на постоянную прописку. В начале декабря я официально стал студентом второго курса спецфака, однако на учебу времени оставалось чуть-чуть — надо было зарабатывать на пропитание. Я начал работать контролером ташкентского Энергосбыта (устанавливать лимиты расхода электроэнергии и пломбировать розетки в домах бытовых потребителей. Это было необходимо для обеспечения энергией перевезенных в Ташкент предприятий). Приходил в чужие дома и приносил людям неприятности. Вспоминаю, как в доме, где жила состоятельная узбекская семья, меня, голодного до болей в животе, приглашали разделить обед, лишь бы не опечатал сургучом розетку. Я все же устоял от соблазна: слюну глотал, но свою обязанность выполнил. Много неприятностей на этой работе доставляли мне злые дворовые собаки.

Мои воспоминания об учебе в Ташкенте очень скудны. Наука была на втором плане, так как деньги кончились, стипендии я поначалу не получал, а голодный желудок непрестанно напоминал о себе. По- настоящему овладевать знаниями могли лишь те из нас, кто регулярно получал поддержку от родителей, или студенты, которым удалось устроиться на хорошо оплачиваемую и не слишком изнуряющую работу.

С 1 декабря хлеб начали продавать только по «хлебным карточкам» (число талонов в них соответствовало числу дней данного месяца). Студенческая норма составляла 400 г в день. Молодому организму, не получавшему достаточного питания, нормированного хлеба не хватало. Помню, как упрашивал продавщиц отпустить мне сегодня хлеб по завтрашнему талону, по талонам на последующие дни. В результате к концу месяца наступал «хлебный голод» (а как я изворачивался в такие дни, припомнить не могу).

Работу в Ташэнерго вскоре оставил, короткое время вместе с группой студентов разгружал вагоны со станками, однажды, изголодавшись, сдавал за деньги кровь в качестве донора (а через час на улице потерял сознание). Наконец в марте в составе бригады из десяти студентов я приступил к работе, которая запомнилась больше всего — это были первые дни в Ташкенте, когда я не голодал. Работа на загородном складе эвакуированной из Харькова канатной фабрики состояла в том, что мы вытаскивали из копен для просушки на солнце гниющую джутовую паклю, температура которой доходила до 50–70°. Горячая пыль забивала все поры тела и дыхательные пути. Все время чихали. В таких условиях можно было продуктивно работать не более трех часов: Потом принимали душ. Завскладом выдавал каждому по нескольку талонов на обед, и после полудня нас отвозили в город, в заводскую столовую. Здесь к каждой порции крайне скудного обеда полагалось двести (!) граммов хлеба, и это было главным. Следующим утром на летучем базаре я выменивал сэкономленный хлеб на яйца, творог, простоквашу, сытно завтракал и в 6.30 отправлялся на работу. Занятия в институте начинались в пять вечера, но к концу первой пары мои глаза начинали слипаться. И я вскоре уходил спать, чтобы завтра подняться в 5.30 утра.

Студентов часто привлекали к неоплачиваемым общественно полезным работам, заработок перечислялся в фонд обороны. Мы убирали территории, чистили арыки, складировали какие-то материалы. Самым значительным трудовым вкладом студенческого коллектива была работа по сооружению магистрального оросительного канала в нескольких десятках километров от Ташкента. Здесь я впервые взял в руки орудие труда узбекских земледельцев — кетмень, нечто вроде огромной тяпки, которая в руках умелого землекопа была не хуже привычной лопаты. Освоил этот инструмент и я.

В таких условиях о полноценной учебе не приходилось даже мечтать. Большую часть лекций пропускал, в марте — апреле 1942 года шел на зачеты и экзамены, не подготовившись, что меня сильно угнетало (удивительно, что полученные тогда оценки оказались вполне сносными).

Все месяцы жизни в Ташкенте не прерывалась моя переписка с Верой, сохранившей мои письма на долгие годы. Изредка мне удавалось заказывать междугородные телефонные разговоры с ней, после каждого из них ходил переполненный радостью.

Несколько старшекурсников нашего факультета были приняты в военные академии, и я надеялся, что после окончания второго курса тоже стану курсантом академии. Но судьба предложила иное развитие событий. Напомню, что я был прописан у родственницы и состоял на учете в тамошнем райвоенкомате. Ранней весной я получил оттуда предписание пройти курс военной подготовки по программе всевобуча. Хотя других моих однокурсников, живших в общежитиях, к всевобучу не привлекали, я аккуратно посещал эти необременительные, но и малополезные занятия на открытом воздухе. И вот теперь, в конце апреля, на мое имя прибыло предписание военкомата:

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату