Где-то поблизости и в самом деле завизжал кабанчик. Шимса не на шутку перепугался, что его возьмут да выволокут из кофра прямо в жерло коридора, обшитые деревом стены которого задрожат от топота несущегося стада, а он, разбивая в кровь локти о выпирающие бревна, помчится, спасая свою жизнь, и будет бежать, пока коридор не извергнет его прямо на каменный подиум, где ко лбу прижмется холодный кружок стали. Он воочию представил себе, как на высоте трех сложенных пальцев над переносицей у него открывается большое циклопическое око, из которого хлещет теплая жижа, — и содержимое желудка подкатило к горлу. Собрав всю волю в кулак, он попробовал сделать глубокий вдох — и сдержал тошноту. То, что ему не придется начинать выполнение задания с уборки блевотины, уже было своего рода крупным достижением, и он немного успокоился. Тут кофр опять сдвинули с места.
— Cа ira! — воскликнул он, чтобы подбодрить себя; этот клич он перенял у своего учителя, и тут же словно по команде открылись замки кофра; крышка откинулась, и он вывалился на пол.
Пережитый страх, с трудом преодоленная тошнота, притупившиеся и едва ли не атрофировавшиеся органы чувств, затекшие мышцы, а также полная потеря ориентации — все это привело к тому, что он чувствовал себя психологически как во сне, а физически — точно в невесомости. После стольких часов, проведенных в темноте, свет юпитеров ослепил его, и он не узнал ни знакомое помещение, ни знакомых лиц. Зато сразу же оказался в центре событий.
— Ап! — скомандовал в гробовой тишине Альберт; этот возглас циркачей понравился им своей лаконичностью. Близнецы подхватили Шимсу, и его ноги, согнутые в коленях наподобие шасси старинного аэроплана — в такой позе он лежал в кофре, — оторвались от земли.
— Ап! — крикнул Франтишек, ловко подбросив вверх моток веревки, — она перемахнула через фонарь и повисла на его чугунном плече; они выбрали этот способ, насмотревшись фотографий агентства ДПА, сделанных для телевидения на улицах Тегерана. Там, правда, для публичных казней устанавливали специальные столбы с перекладинами; ребята не пожелали повторять увиденное чересчур буквально и позаимствовали один лишь принцип, отслуживший же свое уличный фонарь придавал сценке уютный колорит жанровой сценки.
— Ап! — воскликнули близнецы и, словно барану, пригнули голову Шимсы вперед. Альберт поймал свисающий конец веревки, и его пальцы замелькали, будто крючки вязальной машинки. Через мгновение вокруг шеи Шимсы обвилась такая 'двойная шимка', что, останься он как прежде учителем этих ребят, лопнул бы от гордости, а будь он их коллегой, умер бы от зависти. По сценарию Франтишеку было предписано связать Шимсе руки, но тут-то все четверо весьма своеобразно продемонстрировали слаженную team work:[72] не сговариваясь, они рассудили, что успех им обеспечен в любом случае, и решили превратить его в триумф.
Чутье хорошего педагога сродни материнскому: Влк понял их намерение даже раньше, чем они сами, — и обмер. Вешать клиента, к тому же профессионала, не связав ему руки, — дерзость, сравнимая разве что с вызовом, брошенным богам. Ведь существует железное правило: инстинкт самосохранения срабатывает быстрее, чем самая крепкая удавка или самый ловкий прием. Вдруг Шимсе удастся мгновенно подтянуться и ухватиться одной рукой за фонарь, а свободной рукой ослабить узел и соскочить вниз — от одной этой мысли ему стало дурно. Что делать дальше? Предположим, они схватят его. А потом? Газовая камера — всего лишь макет, электрическая — занята кабанчиком, в гильотине торчит манекен, а у гарроты сорван винт: починить было все как-то недосуг. Пусть Шимса — вне закона и с ним можно поступать как душе угодно, но что скажут коллеги? Получается, учились целый год, а как только дело дошло до настоящей казни — за душой не оказалось ничего, кроме допотопных средневековых методов и все? И к чему ребята дурака валяют, рискуют понапрасну? (А я сам чего застыл, словно соляной столб, ведь даже величайшие маэстро не стесняются постучать дирижерской палочкой во время исполнения симфонии!) Вяжите! — хотел было властно приказать он, но его опередили.
— Ап! — воскликнули хором Альберт, Франтишек, Петр и Павел; первые двое ухватились за конец веревки, свисающий на пол, и плавно, без рывков, потянули на себя, близнецы же, подтолкнув груз вверх, немедля поспешили на подмогу товарищам. Шимсу — он так и остался в позе Будды — быстро и вместе с тем бережно подняли, он повис прямо над головами ребят. У него перехватило дыхание, парализовало голосовые связки, и тут… тут-то дело чуть было не застопорилось. Шимса поднял руки… но в этот момент перед его выпученными глазами возникло, и очень близко возникло — вот она, известная особа, обрадовался он, которая даст указания! — такое бесконечно любимое лицо.
Лизинки. В его сознании, одновременно угасающем и воскресающем, а оттого лихорадочно-сумбурном, мелькнула надежда: вот-вот он наконец пробудится от кошмарного сна и возвратится в прекрасную действительность. Ему послышался плеск воды, и он догадался, что заснул у себя на даче, убаюканный прикосновениями теплой воды и девичьего тела, которое все еще ждет его. От удивления руки его сами собой опустились и наткнулись на восставший член. Смешно вспомнить, как перед ним маячил призрак импотенции! Вот он сжал ее нежные груди, но это было уже новое — и последнее — видение, — видение, потому что.
Лизинка, стоя на баке, сама сжала левой рукой его подбородок, а правой затылок и тут же четко, словно по-писаному, сделала 'триктрак'.
— Ну, это уж слишком! — возмущенно сказал Влк, хотя прекрасно понимал, что вахтер тут ни при чем. У него в ушах все еще звучали восторженные овации, крики 'браво!' и 'бис!', ладонь хранила тепло бесчисленных рукопожатий, а сердце переполняли ранее неведомые чувства. Когда вместе со зрителями и вслед за Доктором сам председатель комиссии встал, чтобы аплодисментами вызвать автора-педагога на сцену, на Влка нахлынула волна гордости, — той гордости, которая не имеет ничего общего с пустым тщеславием, а служит подчас единственной наградой истинно великому мужу; примерно так же, мнилось ему, гордился собой Микеланджело, отсекая последний кусок мрамора от статуи Давида, или Нобель, глядя на развалины своей лаборатории и сознавая, что он изобрел-таки динамит, а теперь не за горами учреждение премии, которая еще громче прославит его имя. Влк ничуть не преувеличивал. Все поздравлявшие друг за другом повторяли, что отныне день 30 июня знаменует начало новой эпохи в культуре, и он вполне правомерно сравнивал себя с другими признанными всем миром великими творцами.
А какое необыкновенно теплое чувство стал он испытывать к своим ученикам! Неожиданно они — Влка особенно тронуло, что среди них был и Шимон, — окружили его и враз принялись — именно в этот момент Доктор торопливо извинялся, что государственные обязанности не позволяют ему дольше делить с Влком его радость, а бывший прокурор твердил, что это он привел его к славе своим фантастическим предложением, ибо на пепле Хофбауэра, заявил он, ухмыляясь, можно было нагадать еще меньше, чем на кофейной гуще, — принялись в полном восторге подбрасывать его к потолку (пролетая мимо лица Шимсы, Влк смог теперь убедиться, что чисто сработанный «триктрак» и в самом деле способен удержать распухший язык во рту). Он забыл о конфликтах и плохих оценках, о мелких шалостях и горьких разочарованиях. Его подбрасывали честные и достойные юноши, которые весь год с готовностью доверялись его рукам, словно послушные и чуткие музыкальные инструменты, и без них его грандиозная симфония никогда бы не прозвучала. Жаль, что со всеми, кроме Лизинки и Альберта, придется расстаться, и он тут же решил что- нибудь придумать — может быть, стажировку, а может быть, аттестацию, — чтобы не потерять их навсегда. Перед его мысленным взором прошествовала ликующая колонна будущих выпускников, возглавляемая им самим и сегодняшними первопроходцами, все — в нарядных одеждах и с венками…
— C'est tres interessant et tres joli![73] — восторженно воскликнул, с трудом пробившись к нему, чужеземец. Расчет Влка оказался верен — гость пустился рассказывать, как в его «patrie» приговоренные к смертной казни и сегодня еще 'primitivement' [74] уходят в дикую чащу, где их пожирает 'quelque animal',[75] и ко всему прочему 'sans controle'.[76] После увиденного здесь он предложит — гость перешел на английский — 'to my uncle, the President',[77] в обязательном порядке ввести «hanging». Его 'homeland',[78] продолжал он, еще пока не 'comfortable enough',[79] чтобы он мог позволить себе пригласить туда 'masters of know-how',[80] как он назвал исполнителей- советников, тем более такую — он высунул язык в сторону Лизинки и приложил к нему оба указательных пальца, видимо выражая таким образом свое восхищение, — но, может быть, его 'splendid idea'[81] окажется кстати. Тут он, разволновавшись, стал перескакивать с языка
