Два раза выходил на балкон, смотрел сверху на большой дуб слева… на большой пень от недавно спиленного шикарного каштана, справа. Своим великолепием он затенял угловые квартиры, и в борьбе за солнечный свет погиб бесславно. Я смотрел на крыши гаражей и дальше – на засохшую красавицу березу, у которой равнодушные и невежественные люди спилили толстые ветви, чего с березой делать нельзя, и она умерла. Она даже не вскрикнула, не послала проклятье, не отхлестала ветвями нерадивых, посягнувших на ее жизнь, а тихо увяла.
Сначала предстояло выбрать место. Подходил Колонный зал – там наш красавец должен был выступать. Я с ним пересекался – он выскакивал на сцену, как застоявшийся жеребец, и, вскинув руки, в одной из которых была гитара, кричал: «Я с вами!» Раздавались аплодисменты – они бы раздались даже, если так же энергично выскочил на сцену дворник с метлой. А дальше наш гусар, отметая тех, кто выступал до него, произносил: «Ну, то, что тут выступали и пели – пусть, а мы – споем нашенское!»
Внедрившись, он начинал петь. В кулисах хуже слышно – слова я понял не все, но напор был как танковая атака. А в конце еще устроил себе скандежку, притопывая незаметно для зрителей ногой. Кто ногой, некоторые (что наблюдать особенно неловко), держа руку с микрофоном за спиной, постукивают по нему пальцем. И публика, подчиняясь ритму, послушно отбивает ладонями такт.
Колонный зал для вызова на дуэль подходил как нельзя лучше, к тому же – бывшее дворянское собрание. Но… не знаю, как другие, а я, когда выступал там, не мог отделаться от мысли, что здесь лежал мертвый Сталин в гробу. Конечно, я несоразмерно впечатлителен, мне достаточно посмотреть в морозильную камеру холодильника, чтобы представить арктические просторы и вздрогнуть: уж не простудился ли я?! Конечно, соблазнительно представить, как на сцену выходит будто бы поклонник с цветами, вручает букет, а потом неожиданно говорит в микрофон: «Милостивый государь, вызываю вас на дуэль!» Место достойное, свидетелей – уйма. Не отвертится. В газетах сразу появятся фотографии – сейчас наловчились мобильниками снимать. Я уже предвидел кричащие заголовки: «Скандал в дворянском собрании!», «Вызов на смертельный поединок!», «Позор смывают кровью!». Соблазнительно, но… опасно. Шутить со смертью, где Сталин в гробу… и другие тоже. Поэтому и трясет страну, что у могил, на Красной площади, рок-концерты устраивают. Мне за примерами далеко ходить не нужно – поехали, помню, акт техосмотра составлять церкви запущенной, загаженной: дверей нет, на стенах непристойности, мусор везде, бутылки битые… Составили акт, перед дорогой дальней обратной в кустики зашли, а один составитель задержался в храме и там пописал; когда догнал нас, объяснил: «А что – там и так все засрано!» Приехали мы в Москву, выходим из машины, а он – встать не может. Боль дикая внизу живота. Потому что те, кто гадил, по невежеству своему это делали, а он – ведал, что творил, а в пример себе, в оправдание, взял чужое невежество. Кто-то скажет: совпадение, кто-то: провидение, а бедняга – три дня в лежку. А врачи обследовали, говорят: ничего болеть не должно, все нормально!
Подходил и Центральный дом офицеров, ныне называемый как-то коряво: «Культурный центр вооруженных сил Российской Федерации им. М. В. Фрунзе». Но публика… чем удивишь офицеров и их жен? Помыкавшихся по далеким гарнизонам и городкам. Привлечешь их внимание фразой: «Милостивый государь, надеюсь, вы окажете мне честь стреляться с шести шагов или я сочту вас трусом?» Они разнимут, растащат, для примирения увлекут в ресторан, что находится на первом этаже, и там так нарежутся, что утром у всех будет состояние, будто они все участвовали в дуэли, ранены в голову, и спасти их от смерти могут лишь 150 граммов водки!
Пока я размышлял что и как, судьба решила по-своему. Мне подкинули концерт в Доме архитектора, я, как водится, спросил: «Кто еще работает?», и узнал, что там будет и гусар.
– Ну что ж, – сказал Икс Игрекович, – на ловца и зверь бежит!
Да, изменилась Москва. Вот и переулок Гранатный какой-то… жалостливый. Машины вдоль тротуара как трупы… каких-то животных. Дом береевский как холодная батарея в холодную погоду, а за ним – о ужас! Все снесено и – большая стройка! Дорогие же здесь будут кв. метры. А деньги сейчас у кого? Кстати, в бункере штаба Московского военного округа, где расстреляли Берию, все еще стоит его кровать.
Пыльные они какие-то теперь: Дом литераторов, ЦДРИ, и – Дом архитектора тоже. Впечатление, что войдут сейчас рабочие в спецовках, вынесут вот эти часы большие напольные, диваны старые кожаные, стол темный дубовый, потом подъедет бульдозер и снесет здесь все к чертям, и поднимется облако строительной пыли и осядет, и предстанет взору – пустырь. И мусор…
Праздник был муниципальный и чему-то посвящен. Праздников у нас много.
Если считать с осени: День знаний, День учителя, День пожилого человека… В ноябре широко разливается по стране День милиции, затем – День Конституции, следом приватизированное нашими бездельниками католическое Рождество, а там – Новый год, православное Рождество, старый Новый год, Татьянин день, навязанный и пропиаренный День св. Валентина, День защитника Отечества, когда за неделю радио и телевидение настырно поздравляют «всех мужчин» – получается, что и тех, кто откосил от армии, и кто ее обворовывал; и все мужчины, без зазрения совести, принимают поздравления, а уж близится 8 Марта – Международный женский день, о чем другие народы не подозревают, и так катится телега праздников по ухабам и колдобинам России… «Эх, тройка, птица-тройка!.. Куда несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа…»
Два довольных чем-то своим чиновника поприветствовали сидящих в зале, вручили почетные грамоты (в начале перестройки зубоскалили: вместо денег – бумажки!) и – начался концерт.
Раньше наши славные народные войдут в артистическую, кто громче, кто тише скажет: «Привет!», «Добрый вечер!», а нынешние – молчком! Или оглядятся, если увидят кого из знакомых, сделают на лице улыбку, приобнимутся, припоцелуются. Если заведут разговор – озираются, будто замыслили недоброе. Простота в общении ушла, как детство.
Храбрец, войдя в артистическую и еще не положив гитару, спросил: «Кто сейчас?», дескать – торопится. Знаем мы этих торопыг – один такой выступит, потом сидит в трусах в позе роденовского мыслителя. Показывая – выложился, сил нет! Не плохой, между прочим, артист. Иные, опаздывающие будто бы на самолеты, поезда, норовящие пораньше выскочить на сцену, потом беззастенчиво фланируют перед носом ждущих. А иногда и вправду опаздывают. Как-то в «России» Киркоров опаздывает – очередность меняют, Бабкина со своим выводком куда-то спешит – очередность перетряхивают. А телесъемка – все под плюсовую чешут, ну и – перепутали: на сцене дочь Винокура с партнером позы для танца приняли, а им – фонограмму Ярослава Евдокимова врубили. Мы с ним в предбаннике в телевизор трансляцию смотрим, он спрашивает – устал ожидаючи: «А кто сейчас?» Я говорю: «Вы!» Он чуть со стула не упал. Такой славный концертный зал был – «Россия», сломали. Но по-умному поступили – сначала ремонт в артистических сделали: новые столы, зеркала, раковины… Все как у меня в повести «Три вопроса»: «Штукатур Пахомов штукатурил стену, которую завтра должны были сломать, он об этом знал, но работа ему нравилась».
Дуэлист между тем уже поднялся к кулисам и затаился, поджидая своего объявления. Вот-вот выскочит на сцену чертом из табакерки! А в зале уж хлопцы Икс Игрековича его поджидают.
Ненадолго отвлекли меня девчушки из самодеятельности, попросили сфотографироваться. Делал свой том в антологию «Сатиры и юмора» – с трудом насобирал штук двадцать фотографий, что отражали бы мой жизненный и творческий путь, а с другими нафотографировался – не счесть! Но я не отказываюсь, если просят, потому что как-то в далекой молодости попросил у модного поэта автограф, и не для себя просил – для моей знакомой, его поклонницы! А он мне нехотя через плечо: «Не-ет». Нехороший осадок остался, гаденький.
…Тем временем наш ухарь подарил уже одну песню, и тут ему протянули записку. Ему бы повременить: сунуть ее в карман. Или вообще не брать, как не берут некоторые, боясь испортить себе настроение словами: «Мерзавец! Ты меня бросил, а я пришла!..» А он взял, уверенный, что там комплимент или признание в любви, или… Мне однажды пришла записка, красивым почерком писанная: «Говорят, что у артиста в каждом городе жена. Мой адрес…» У меня, помнится, сюжет мелькнул: приходит человек по адресу, а там – его жена! А еще бывает, что артисты на сольных концертах сами на свои вопросы отвечают. Берет артист записку, где нацарапано, допустим: «Сколько вы получаете?» и читает: «Ваши творческие планы?» И отвечает: «Жениться на балерине, чтоб она так же крутилась на кухне!» Что непременно вызовет в зале смех, создаст атмосферу легкости и, что весьма немаловажно, – удлинит его сольный концерт, потому что не у всякого хватает репертуара на два часа, а уж на два с половиной – три, чтоб с антрактом и буфет мог взять свое – тем более.
Поднял он записку, и ему бы сначала ознакомиться, а потом оглашать, а он, обольщенный своей
