фанаткой.
– К фанатке на свидание не придет, – согласился я, – а если намекнуть на козни, готовящиеся против него, – прибежит. Самомнение падко на подозрение. А если еще подкинуть детали: на какой машине и куда он ездил с братвой, и про нашего Деда Щукаря, что он из тамбовских, а лучше – из ментуры…
– А?..
– А насчет Насти, и она – побежит, и не искупить свою вину перед Эдиком, а чтобы увидеть своего кумирчика, приблизиться к нему и его сладкой жизни, и, чем черт не шутит, – вдруг он осознает, что она – именно та, которую он искал всю жизнь! И тогда Ленки, Маринки и Таньки обалдеют!..
– Какие еще Маринки, Таньки?
– Ну, у нее же есть подруги, с кем она негласно соревнуется в достижении прекрасного. А что она предает его – она не будет думать, так же как не думала, когда предавала Эдика. У девиц такого сорта свои понятия о жизни, и напичканным книжными знаниями психологам никогда не понять их поступков!
– А вы, значит, понимаете?
– Я писатель – инженер человеческих душ!
– В общем-то, убедительно… и постановочно. А что она ему скажет, она же…
– Я напишу.
– А?..
– Напишу.
– Что напишете?
– А что угодно! Хотите эпиграмму, эпитафию… некролог?
– Ни в коем случае!
– И правильно. Потому что вам предстоит науськать Эдика, чтоб он провел подготовительную работу со своим секретарем, а текст я вам сегодня подкину.
– Кидайте, – согласился Икс Игрекович.
Предстояло все еще раз хорошенько обдумать! Случалось, что…
В детстве с другом Федей ходили по Москве фотографировали Большой театр, храм Василия Блаженного… Я говорю: «Это и на открытках есть, давай снимать что-нибудь красивое и неизвестное!» А неподалеку, на Садовом, особняк стиля «модерн»: за высоким забором. Залезли на приступочки, сфотографировали – вечером прибегает участковый: «Вы что наделали – это секретный дом КГБ!» Отобрал пленку. Решили передачу вести: вставили в приемник «Урал» микрофон – приемник в радиорозетку. В радиовещании днем часовой перерыв был, а по привычке, еще с военного времени, репродукторы люди не выключали, и в этот свободный час мы с Федей надумали вещать. Анекдоты рассказывали, погоду сами придумывали: пугали, что ураган будет, похолодание, домоуправа критиковали… Вечером прибежал перепуганный участковый Василий Андреевич Хоботов, кричит шепотом: «Что вы, идиоты, в политику лезете, вон же другие просто хулиганят!»
Для начала начертил схему, пунктиром отметил путь следования Насти и Д., крестиками обозначил секундантов, ноликами – дуэлистов. Гене соорудил новый монолог издевательский, Насте – шпаргалку: что сказать по телефону, что при встрече, как объяснить необходимость перейти по мосту. Расстарался на совесть! Чего стоит фраза Насти: «Я вас не люблю… ненавижу, когда вы уступаете свое место в искусстве, предназначенное вам свыше – людям менее одаренным. Лилипутам, которые, как Гулливера, вяжут вас своими тонкими веревками, сплетенными из корысти, зависти и неблагодарности!» Я не рассчитывал, что она все в точности выучит, но когда писал, руку остановить уже не мог.
А фраза нашего бретера: «Я готов простить все, я готов отдать все (кстати, оказалось – жуткий жмот!), но честь не отмоешь стиральным порошком „Ариэль“, как бы красиво он ни назывался!»
Ариэль – спутник Урана. «Ариэль» – роман фантаста Беляева… В 70-х годах названием завладел вокально-инструментальный ансамбль Ярушина, в 90-х это название официально зарегистрировал другой деятель песенной культуры. Ярушин сосредоточился и придумал: «Новый Ариэль», спрашивает: «Как?» Мы в Доме ученых выступали. Я говорю: «Такое название уже есть»
«У кого?!» – спросил он обескураженно. «У стирального порошка», – ответил я.
А фраза: «Замаранную честь можно отмыть только кровью, и я предпочитаю – вашу! Надеюсь, это не кровь труса, привыкшего смотреть из-за угла, исказив лицо жалкой и мерзкой гримасой клеветника!» В эти слова я вложил всю ненависть к тому гнусному типу, а может, их два? Или три? Кто уже не первый год заспинно пытается запятнать мое светлое имя, хотя такого прозрачного человека, как я, можно найти лишь, где еще не ступала нога человека.
А фраза: «Милостивый государь! Если вы откажетесь, я буду считать, что ваша совесть не чище этой грязной речушки! И постараюсь все сделать, чтобы ваш постыдный поступок стал достоянием культурной общественности и должным образом освещен в средствах массовой информации! К барьеру, сударь!»
Давно известно, что чем больше глупости – тем больше доверия. Особенно у женщин, а артисты по психологии – больше женщины, чем мужчины. Главное, одеть глупость красиво – мясник рубит мясо в замызганном фартуке, а улану-кирасиру-кавалергарду подавай эполеты, аксельбанты… Одно смущало: зачем это надо заказчику? Что-то в этом угадывалось нечистое. Если проучить молодчика – проучишь ли? Разозлишь скорее и ожесточишь. Потом отыграется на беззащитном, боком кому-то выйдет наше смехачество.
Успокоило телевидение – в «Чрезвычайном происшествии» поведали, что жена заказала мужа, а дочка – маму, дабы завладеть жилплощадью, и наш розыгрыш предстал легким табачным дымком в сравнении с лесным пожаром.
Два дня ушли на рекогносцировку. Настя купила новые штаны – «бермуды», потому что: «Я согласна, но мне совсем не в чем идти!» Эдик, вступив в соперничество с Д., украсил шею золотой цепью, напоминающей строгий ошейник для собак, который почему-то чаще встречается на бульдогах, и стал отчасти похож на эту породу четвероногих. Дуэлянт Гена вкинул в Интернет стих. Мне, как коллеге по перу, он прочитал лично и снисходительно. Запомнилось «Холодила сталь ствола…», а что холодила – не помню. Накануне я высматривал в телевизоре прогноз погоды, с надеждой, что пойдет дождь и наша затея отменится. Погода, как назло, благоприятствовала.
Выехали загодя на двух машинах. На «Газели» – туда впихнулись все, и «Лексусе» – он должен был послужить приманкой. Предполагалось, что Настя скажет: «Я машину свою оставила с той стороны». «Газель» была белого цвета, «Лексус» – черного.
– Как представители темных и светлых сил, – сказал я Икс Игрековичу.
– Тут всё серое, – ответил режиссер. Он был мрачен, что сказывалось на артистах – они переговаривались редко и негромко, как у постели больного.
Со Стромынки повернули направо, проехали мимо трамвайного парка…
– Вон видите закрытые окна! – показал я. – Это тюрьма.
– Где? Где?! – живо откликнулись пассажиры.
– Проехали… Ну, ничего, может быть, еще увидите окна… с той стороны.
– Типун тебе на язык! – сказал Эдик.
Впереди забелел новым фасадом электроламповый завод. Год назад подвозил меня восточный человек. Я говорю: «А это – электроламповый завод!» Он говорит: «Знаю. Меня отсюда выгнали… с первого этажа. Мы пирожные делали… вкусные. Сейчас вот извозом занимаюсь». «В Москве давно?» – спросил я, сочувствуя. «Двенадцать лет… жена, две дочки в школу ходят – семью кормить надо».
А вот и мост горбатится над тихой грязной речушкой, в которую почему-то частенько ныряют, сбив парапет, автомобили. Загадочная речушка… и путь у нее по Москве не простой: мимо сумасшедших домов, мимо тюрьмы, мимо секретных заводов и несекретных, мимо технического университета и Андроньевского монастыря, мимо суда, где приговаривали диссидентов, и библиотеки иностранной литературы, мимо сталинской высотки и – прям в Москву-реку! И все тихо, незаметно, укромно, словно стесняясь… Надо бы, конечно, сказать, что в сумасшедшем доме, что слева, побывал Есенин, а в том, что справа, в XIX веке жил легендарный юродивый Корейша, упомянутый в «Женитьбе Бальзаминова», что умные люди, прежде чем какое дело делать, к Ивану Яковлевичу в сумасшедший дом посоветоваться едут. А на крышу авиационного завода выводили на прогулку наших легендарных авиаконструкторов, когда они там в шарашке работали. Непростая речонка… Чего вокруг нее только нет! Даже «Рособоронэкспорт», чего я никак понять не могу! Как это: российская оборона и – на экспорт? Раньше американцев, продававших оружие, называли в
