посмотреть.
Тут мои шутки обесценивались чужим богатством.
– Я предпочитаю самогон, – не сдавался я.
– Вам какой? – понимающе спросил Коробков, все еще сжимая в руке бутылку водки, из-под пальцев с которой выглядывали его глаза.
– А впрочем, – сдался я, – ладно, немного водочки. Надеюсь, ваше изображение – знак качества?
– Подделывают, суки, – просто сказал Коробков. – Ну да Бог им судья!
Он наполнил наши с ним рюмки. Зинаида смотрела за его действиями пристально, как вохр на шмоне. Произнеся «со свиданьицем!», я опрокинул в себя водку, вчувствовался – неплохая, но…
Я поозирался – тоскливо все это как-то: и картины на стенах, и свечи в канделябрах, и тип этот, стоящий на изготовку за спиной. Поднести-подать? Я и сам, если приспичит, дотянусь… в магазин, в ночь, в дождь сбегаю, если в душе бьется, вспыхивает огонек! А тут – стоит, изображает невозмутимую готовность, гордую раболепность. Но я-то знаю… знаю, что в его башке! Не приведи, Господи, и – в руки вилы, и жечь, крушить, как жгли и крушили, и растаскивали в годы незапамятные усадьбы дворянские! До сих пор по окрестным деревням барское добро найти можно! Мы и находили, когда для музеев рыскали.
Нет, на вернуть легкой радости студенческого застолья! Не разливаться в душе теплу, когда товарищ твой нарезает ножичком колбаску на газете… на верстаке… на пеньке на лесной просеке, топор в комель, стакан – в руку! Снег валит, а вы наломали сухих веток, нарубили лапника, разожгли костер… А эти столь модные нынче выезды на шашлыки – это только желание приблизиться к тому, большинством людей не испытанному… имитация. Какая-то манекенистая жизнь!
Выпили… закусили. И это взял… и то попробовал. И уж не знаю, почему вспомнил, как искренне пил за здоровье Л., а потом узнал, что он ходил жаловаться, что меня много показывают по ТВ, а надо бы – его.
– А теперь о деле, – сказал хозяин, промокнув нижнюю губу салфеткой и ей же смахнув что-то с плеча. – Мне скоро пятьдесят… Что смотрите, не верите?
– Ну-у… – я сделал удивленное лицо, – думал: семьдесят… от силы – восемьдесят пять!
– Пятьдесят… – пропустил мою неказистую шутку мимо ушей Игорь. – Не отметить нельзя. Мне-то радоваться не к чему – на год ближе к гробу – чему радоваться? Захотят другие. Такой юбилей – полтинник, не спрячешь, не отсидишься за границей – я человек общественный. Персона! Не хочу, а – надо! Вот к вам обращаюсь: сделать что-то такое, чтоб!.. Давай еще по одной, что ли? – Он поднял бутылку.
– Нет, нет! Я – пас!
– И тебе хватит! – подхватила Зинаида. – Побереги сердце!
– Сделать что-то такое, – продолжил объяснять Игорь, поставив бутылку, – чтоб… Не любят меня здесь! – неожиданно закончил он.
– Ну, ты уж совсем! – вступилась за честь мужа Зина. – Тебя уважают. И губернатор… помнишь, что он сказал в прошлый раз? И в Москве…
– Ну, беретесь?
– Нет, – твердо сказал я. – Зря вы меня поили именной водкой, – не подпишусь! Я не массовик-затейник, а вам нужен – именно он!
При малейшем сопротивлении взгляд Коробкова стал похож на взгляд его собаки – угрюмо- давящий.
– Вы хотите, чтобы было хорошо? – задал я прямой вопрос.
– Разумеется. Иначе зачем…
– Тогда не ко мне. Даже если заставите под страхом смерти, хорошо не получится. Потому что – это другая профессия.
Опять я сталкивался с непониманием, опять объяснить было невозможно! В 94-м, и вроде бы умный, богатый человек говорит: «Берите деньги, снимите хороший фильм! Чтоб на Новый год по телевизору! А то показывают всякую ерунду!» Я говорю: «Сейчас конец ноября – не то, чтобы снять что-то приличное, а уж и график новогодних передач составлен! Уж через две недели в газетах будет!» Он с сожалением и каким-то пренебрежением: «Что вы всего боитесь? Работать надо! Идти напролом!» «Какой пролом?! – изумился- возмутился я. – Чтобы сделать что-то достойное – нужно время! Хотя бы полгода! Ну, месяца три!..» Он пропаще махнул рукой.
– Пойми, – на «ты» в упор пёр Коробков. – Нужно перешагнуть барьер, за которым ты окопался. Видел я сегодня, как ты уродовался перед этими… кто в зале! А ты думаешь, им нужны твои сюжеты, намеки, наставления? Я же заметил: у тебя везде проповеди, на хрен им все это нужно! А здесь – все солидно. Люди все видели-перевидели, заграницу исколесили, а ты – удиви! Потому что – пятьдесят лет, это, бля, пятьдесят!
Он в сердцах схватился за бутылку. Стукнувшись взгляд о взгляд с женой, отставил и заговорил со мной ласково по-бандитски.
– Витек, – он назвал меня, как называли в детстве во дворе ребята, – слушай: помоги, я тебе тоже помогу. Не имей сто рублей, а имей – сто рублей… то есть, друзей!
«Ну, что он ко мне пристал? – думал я, глядя в его пронизывающие, покрытые, как лаком, тонкой пленкой ласковости глаза. – Другой сварганит по накатанному в момент! И смеяться будут – где надо, и тосты, и игры, и танцы! Ну, что он ко мне-то прицепился?! Мужик-то не глупый!»
– А как вообще вы попали на меня?
– Земля слухом полнится, – сказал Коробков.
– И этот слух распускает Эдик? – догадался я.
– Не только, впрочем, Эдика я давно знаю.
– Игорь начинал как артист оригинального жанра, – погордилась мужем Зинаида.
– А потом ушли в бизнес? – я продолжал называть его на «вы», что мне всегда легче, а некоторые обижаются.
– А потом я ушел в тюрьму, – четко проговорил хозяин. – Вернее, не ушел, а увели.
– Игорь не виноват, – вступилась Зинаида. – На гастролях…
– В ресторане, – уточнил место действия Коробков.
– … в ресторане к нему пристали хулиганы, и он…
– Сломал одному ребро, – пояснил бывший артист – я вспомнил, он делал пантомиму с жонглированием.
– Он защищался, – продолжала выгораживать мужа Зинаида Михайловна, – их было трое!
– Двое, – поправил Коробков, не отступая от обвинительного приговора. – А ребро принадлежало сынку прокурора… точнее – заместителя. Гаденыш…
– Но мне-то вы ребра не будете ломать? – пошутил я.
– Ну, это как договоримся. Вы все-таки подумайте, я вам позвоню.
Получасом позже меня усадили в «Ренд Ровел», и я укатил, провожаемый от крыльца хозяевами, их собакой и двумя мраморными львами. Один был с веселой мордой, казалось, он готов сказать: «Приезжай еще, посмеемся!», а у льва, что возлежал справа, пасть была зловеще ощерена, казалось, если зазеваешься и не успеешь унести ноги, догонит большими прыжками, и уж тогда!..
Очутившись за воротами, я почувствовал облегчение, будто, как писали раньше в романах, скинул с себя тяжелую ношу. Ехали молча, вырывая у ночи фарами куски дороги и проглатывая их…
– Жрем километры и не подавимся, – сказал я зачем-то вслух.
– Еще неизвестно кто кого жрет! – кивнул водитель на крест у дороги.
Пожилой, внешне невозмутимый, такие раньше возили больших начальников на «Чайках».
– Вдоль дорог должно быть что-то обнадеживающее, – сказал я, давненько подметивший, что похоронные отметки и рекламные щиты съедают радость передвижения.
– «Должно» и «есть» у нас не стыкуются, – произнес водитель отнюдь не тоном извозчика.
– А вы… давно за рулем?
– Как сказать… подводник я. Капитан второго ранга, разрешите представиться. С тихоокеанским приветом!
Я изумленно уставился на него. Подводников и летчиков я с детства уважал непоколебимо. Стоило мне представить, как металлическая махина движется под водой, в кромешной тьме… меня охватывал
