средства для значительных издержек): то пять тысяч лиц, в 30 лет, израсходовали более двух миллиардов франков, которые понадобилось оплачивать, за истощением уже сибирского золота на тарифный провал, новыми заграничными займами, входящими в государственную роспись, следовательно и упадающими к платежу на весь русский народ. Вправе ли общественная совесть одобрять эту роскошь расходования Денег за границей в ущерб народных средств? Что же по этому вопросу финансовая наука молчит, не указывая никаких правил, охраняющих народный карман? Если существует эта наука, то она должна обнимать все случаи жизненных проявлений. Гораздо правдивее и добросовестнее будет прямо сказать, что никакой науки нет, а есть просто финансовое искусство, различно применяемое в каждом государстве, по соображению с местными условиями и народным воззрением.
Когда, во время Восточной войны, все Петербургские банки пожертвовали на раненых воинов 400.000, тогда, во время совещания об употреблении этих сумм на заготовление разных вещей для больных и раненых, было особое заседание у Е.И. Ламанского, состоявшее из банковских представителей. В заседании этом был покойный граф Г.А. Строганов. Разговор склонился к тому, что военные издержки произведут неисправимое финансовое расстройство. На это граф сказал: 'Все кажущееся неисправимым у других легко исправимо у нас одним почерком пера; стоит лишь издать указ: сидеть всем дома пять лет и есть щи с кашей, запивая квасом, и тогда финансы правительства и наши придут в цветущее состояние'.
Нисколько не будет удивительным, если, при обсуждении способов к улучшению финансов, шуточно выраженная графом Строгановым мысль окажется в числе оснований нашего будущего благоустройства. Никакой новой беды от этого не будет, если для пополнения того, что промотали, придется пожить, как говорится, на пище святого Антония. Наградою за это воздержание будут трезвость взглядов и чистота мыслей.
Нет сомнения, что затронутый вопрос о неприличии для русских людей жить за границей во время упадка ценности нашего рубля более 40% возбудит сильное возражение, так что многие в этом усмотрят не только неудобство, но даже и деспотизм. Но разве это не деспотизм, когда одна двухсоттысячная часть из общего населения России производит своею жизнью за границей вредное для всех русских людей влияние в смысле экономическом? Всем нам давно известно, что заграничные расходы, усугубляя финансовые затруднения, вовлекают в новые займы, а уплата по займам ложится на народную жизнь в виде возрастающих налогов. Не тот деспотизм опасен и разрушителен, который, открыто воздерживая несколько единиц от ненужных затрат, приносит общую пользу, а тот, который уподобляется ножу, помазанному медом, вроде, например, бесчисленного увеличения кабаков, под либеральною маскою попечения об общем благе, но с затаенною целью спаивать народ для возвышения акцизного питейного дохода, чтобы этим возвышением оправдать введение акцизной системы. Подобных деспотизмов у нас многое множество, и все они прикрыты или стремлением к равноправности, или другим призраком мнимого народолюбия. Разве такое действие, как уничтожение в шестидесятых годах землевладельческого кредита и лишение земли удобрения, по случаю разрушения сельскохозяйственных винокурен, не представляет собою самый лютый деспотизм? Много бы можно было привести подобных доказательств; но читатель, без сомнения, сам собою придет как к выяснению вредных влияний либерального деспотизма, выразивших самые горькие последствия по каждому из вышеизложенных провалов, так и к заключению, что из всех преобразований было только одно вполне искреннее, без задних мыслей, без поворота назад, - это право мотать русские деньги за границей. И мотовство это установилось так крепко, что и доселе существует во всей своей широте; а русская жизнь, угнетенная пережитыми ею провалами, переносит безропотно свое горькое обнищание, твердо веруя в то, что 'сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит'.
После открытия железных дорог, соединивших хлебородную площадь России с морями Балтийским, Черным и Азовским, а Москву с Кавказом, Одессой, Киевом, Харьковом и Волгой, и т. д., несмотря на то, что дороги стоили слишком дорого, и втянув нас в злополучные заграничные займы, наложили на Россию страшную тяжесть погашения этих займов, - государственная роспись, трудами и заботливостью М.Х. Рейтерна и с помощью развития промышленности от устройства дорог, стала приходить в равновесие, так что выход из угнетенного состояния, в котором находились наши финансы, потрясенные Крымской войной, представлялся возможным. В таком положении прошло три или четыре года (74-77), так что мы могли через 20 лет после разрушения Севастополя сводить концы с концами и, погашая сделанные займы, могли, наконец, жить, не делая нового накопления долгов. Вдруг это благоприятное положение рухнулось.
Наступившая в 1877 г. Восточная война потребовала чрезвычайных расходов, породив неизбежную необходимость в новых займах, уничтоживших надолго равновесие государственной росписи, достигнутое 16-летними усилиями М.Х. Рейтерна, который, видя здание свое, как он сам выражался, разрушенным силою внезапных военных бурь, оставил министерство финансов.
Таким образом, на другой же день после заключения Берлинского трактата, окончилось деятельное министерство Рейтерна, оставив отрадным по себе воспоминанием: сеть железных дорог, распространенный кредит посредством образования коммерческих банков, учреждение многих промышленных обществ, установление золотой пошлины с привозных товаров и многие примеры заботливости об охране полезных предприятий от расстройства. Горькое воспоминание выразилось в накоплении внешних долгов, к чему привела свирепствовавшая тогда во всей своей лютости ересь воспрещения кредитоваться у народа посредством уплаты за его труд беспроцентными государственными бумагами. Но, чтобы при этой ереси выйти из затруднения и создать железные дороги, надобно было министру финансов быть не просто приходорасходчиком, а финансовым техником (это нами отмечено в 7-м провале); а иначе могло случиться то, что сделанные займы израсходовались бы на другие надобности, и тогда мы бы оказались и в долгах, и без дорог. Хотя во время этого министерства акцизная система с вина спаивала русский народ и уничтожение опекунских советов приводило к обнищанию большинство помещиков, но оба эти бича вышли из-под пера фирмы 'они' до начала министерства Рейтерна, а последний бич начал свое действие еще во время министерства A.M. Княжевича. Министерство это, как переходное от старых порядков к новым, отличалось своею неустойчивостью; но вполне непонятным остается то, каким образом во время твердого министерства М.Х. Рейтерна могли, взамен опекунских советов, образоваться для помещиков мышеловки в виде земельных банков.
Затем мы не будем касаться хода дел после Восточной войны, во время трех министерств (С.А. Грейга, А.А. Абазы и Н.Х. Бунге), потому что нанесенный Восточною войною разгром русских финансов отнимал всякую возможность к устойчивым и созидательным действиям, сопряженным с денежными затратами, и все финансовые мероприятия поневоле относились к одной только заботе: как бы тянуть течение финансовой жизни изо дня в день, спасаясь в денежных затруднениях то мелкими экономиями, то разными налогами, то предоставлением иногда хода дел просто на волю судьбы, продолжая притом на несметную гору прежде сделанных займов громоздить еще новые бугры долгов, в виде золотых и железнодорожных рент.
Сохраняя в 'Экономических провалах' народные и общественные отзывы о современном течении экономической жизни, нельзя не отметить, что назначение А.А. Абазы было приветствовано во всех слоях общества выражением полной уверенности в поправлении русских финансов.
Нет надобности говорить подробно о мелких финансовых ошибках, после Восточной войны, не имевших разрушительного влияния на многие годы и возможных к исправлению во всякое время. Такие ошибки не то, что внешние займы, поражающие силу народной жизни почти на целое столетие. Эти легко исправимые ошибки заключались в налогах: на страхование, на получение наследства, на доходы от купонов процентных бумаг и на употребление дрожжей при печении хлеба. Сочинение таких крохоборных налогов ясно определяло крайнюю нужду, но в то же время было странное противоречие этой нужде, выразившееся в отмене акциза с соли, отчего правительство потеряло с лишком 10 млн. в год чистого дохода, а народ получил облегчения на каждое лицо по расходованию денег на соль с небольшим по 1 коп. в месяц[ 8 ]. Затем сожжение беспроцентных кредитных билетов, производимое на дворе Государственного банка, одновременно с объявлениями того же банка о подписке на новые процентные займы, ясно доказывало, что мы еще не освободились от идолопоклонства Ваалу, т. е. западным финансовым теориям, и что от язвы этой нас не могли исцелить ни бедствия войны, ни очевидная
