четверо бандитов и двое милиционеров ранены), открылась дверь в туалет, вошел один из милиционеров и справил нужду.
— Туалет надо проверить, — сказал кто-то в коридоре.
— Там никого нет, я только что был.
Из квартиры Козинд выскользнул ночью и прямиком поехал назад, в приют. Его посадили в карцер, а потом отправили в ФЗУ.
Много лет спустя, когда он уже стал шофером у одного большого начальника, ему нередко приходилось ждать своего шефа во дворе банка. Он видел мужчин, которые, обливаясь потом, тащили мешки с мелкими деньгами, наблюдал погрузку денег в контейнеры, видел такси, дожидающиеся инкассаторов, видел шоферов такси, регистрирующих путевки, видел инкассаторов, перевозящих деньги. И нередко он вспоминал свою мечту о «большом деле». Вспоминал с улыбкой. Теперь он жил в достатке и ничего такого ему не надо.
Тогда у него еще не было дома. Тогда Козинды жили в тесной квартире, но у них была надежда получить большую. Тогда он считал, что достиг всего, и это приносило ему покой и удовлетворение, Дом был
полной чашей. Козинд мог порой позволить себе выпить стопку, поехать, куда хочется, снять дачу на взморье. Зарплата у него была небольшая, но ему нравилось уважение, с которым другие шоферы поглядывали на его сверкающую лаком машину, ему нравилось ходить в белой рубашке и галстуке, нравилось давать прикурить от великолепной зажигалки и в гараже перед коллегами с видом всезнайки бросить фразу-другую, которую он услышал во время поездки или которую шеф дружески ему сказал. Он был доволен. Еще и потому, что шеф был действительно большим человеком и не пытался разнюхать, не халтурит ли Козинд по вечерам. А левые рейсы обеспечивали ему по крайней мере еще одну зарплату…
Когда Хуго ушел, Козинд попытался вспомнить детали Людвиговых рассказов. Инкассаторы… Это было бы «большое дело»… Очень большое…
Он не верил, что Хуго побежит в милицию, чтобы разорить его. Эх, если бы Козинд мог ежемесячно подбрасывать Лангерманису по какой-нибудь сотенке! Но эти сотенки с неба не падают… Большое дело… Если удастся… Но, если все хорошо продумать, так обязательно удастся… Если удастся, он освободится от Хуго. И кроме того, купит новую «Волгу». Теперь никто не станет коситься на него, потому что все уверены: на гладиолусах можно заработать миллионы. На «Волге» он бы поехал в Крым. На нем была бы снежно- белая рубашка и пестрый широкий галстук. Он мог бы, например, выдать себя за заместителя министра финансов. Ах, как бы он отдохнул! Он не знал, как именно, но знал, что так никогда еще не отдыхал.
Если бы Хуго согласился участвовать в «большом деле», он больше не осмелился бы угрожать милицией: он будет связан, даже если не дойдет до того, чтоб обчистить инкассаторов.
И Козинд пошел к Людвигу поговорить… Так… Между прочим… Об инкассаторах.
25
Если бы полковник Конрад Улф мог стопроцентно полагаться на свою память, он и тогда не нашел бы в ее закоулках подобного случая, хотя десятки лет проработал в угрозыске, а до того — в уголовной полиции.
В кабинет полковника Конрада Улфа явился человек с двумя тяжелыми чемоданами. Человек, который решил переселиться в тюрьму.
— Не забыли ли вы чего-нибудь дома, Голубовский? — насмешливо спросил Алвис.
Николай Голубовский бросил на него презрительный взгляд. Он явился к полковнику. Он будет говорить только с полковником.
— В нашем возрасте, товарищ полковник, никогда нельзя быть уверенным, что что-нибудь не забыто, — заискивающе сказал Голубовский Конраду. — Главное в нашем возрасте — защититься от холода. Мы начинаем больше мерзнуть. Я взял с собой две теплые куртки — на какое-то время должно хватить…
— Вы пришли изменить показания? — голос Конрада был холоден. Так спрашивать могла бы вычислительная машина, которая из любого ответа извлекает только информацию о факте без каких бы то ни было эмоций.
— Да…, — покорно отвечал Голубовский. — Я хотел…
Все становилось на свои места: Конрад будет задавать вопросы, Николай Голубовский отвечать.
— Я жду…
— С великим сожалением, я отказываюсь от прежних показаний, потому что понял ошибочность своей позиции, и прошу арестовать меня. Я готов принять любое наказание, к которому суд меня приговорит.
Это скорее напоминало речь, которую следует произносить с трибуны, а не перед следователем, сидя на простом стуле, по обе стороны которого стоят чемоданы с зубными щетками, мылом, иголками, нитками, теплым бельем, рубашками и шапками. Голубовский успел даже подписаться на газеты и журналы, и в одном из чемоданов лежали корешки квитанций — когда станет известен новый адрес, он попросит переадресовать журналы. В чемоданах находились также несколько задачников по математике и таблицы логарифмов.
— Готовы вы принять наказание или не готовы — сколько суд даст, столько и будет.
— Я хочу дать показания по делу ограбления магазина трикотажных изделий на улице Вирснавас.
— Вы отказываетесь от всех своих прежних показаний?
— Я отказываюсь от всех своих прежних показаний.
— Рассказывайте!
— Примерно за неделю до ограбления ко мне пришел мой знакомый Хуго, Фамилии я не знаю, но живет он…
— Мы оба знаем, где он теперь живет, не правда ли? Дальше…
Чтобы сэкономить время, Алвис уселся за пишущую машинку и протоколировал допрос.
— Хуго Лангерманис…
— В каких вы были отношениях?
— Мы давно знакомы. С его покойным отцом мы были большими друзьями. Наши семьи связывала давняя дружба. Я всегда заботился о Хуго Лангерманисе, как о собственном сыне. Помню, однажды, когда он был еще совсем маленький…
— О своей доброте вы расскажете на суде и попробуете разжалобить заседателей. Итак, к вам пришел Хуго Лангерманис, И, кажется, с конкретным предложением.
— За месяц до того или даже больше Хуго Лангерманиса обокрали. Он пустил к себе квартиранта — какого-то каторжника с золотыми зубами, и тот обчистил его квартиру.
— В милицию об этом никто не сообщал.
— Хуго очень добрый по натуре, он никому не хочет зла. Приютил какого-то типа и, пожалуйста, — пришлось самому идти ко мне и клянчить раскладушку и одеяло, чтобы не спать на полу. Я ни в чем не могу ему отказать — дал. Пенсия у меня, конечно, маленькая, но много ли старику надо? Было б тепло да еда кой-какая…, — Заметив жест Конрада, призывающий держаться поближе к теме, старик послушно продолжал рассказывать.
— Значит, за неделю до того ко мне пришел Хуго Лангерманис и сказал: помоги, это, мол, последняя надежда. Если ты откажешься, я пойду один. Так что, если не хочешь, чтобы со мной стряслась беда, помоги. Тебе и сделать-то нужно не много. Пойдешь на улицу Вирснавас, в трикотажный магазин, к тому времени, когда инкассаторы приедут за деньгами. Сперва они остановятся у продовольственного, и тогда ты войдешь в трикотажный магазин и заговоришь о чем-нибудь, а когда они подъедут к трикотажному, войду я. Потом войдет инкассатор, и я ударю его во голове резиновой дубинкой. «Нет! — воскликнул я, — гримасничая, продолжал Голубовский. — Хуго, ты этого не сделаешь!» Нет, говорит он, сделаю! У него, мол, нет другого выхода. С инкассаторами ничего не случится, это его друзья. Он договорился с обоими, так что в действительности они всего лишь разыграют комедию, а деньги поделят между собой. «Шофера ты тоже знаешь, он ждет внизу, я его позову, и он тебе тоже скажет, что никакого убийства не будет, а просто так, жульничество». И я его послушался. Я, старый глупец! Какое наказание меня ждет? Почему я должен отвечать за чужие грехи?
Алвис увидел, что полковник вдруг заулыбался светлой, радостной улыбкой, которая совсем не соответствовала этому разговору, и смысл ответа тоже был не ясен:
— Потому что раньше вы терпели за чужие радости!
