— А почему вам не спится, Бочаров?
Он загадочно улыбается.
— Я слушаю, как бьется ее сердце…
— Чье?
Бочаров протягивает голубоватый светящийся кристалл. Прикладываю к уху: музыкальный звон.
— Это стучит сердце Корпускулы, — говорит Бочаров. — Я ведь ничего не выдумал, профессор. Когда прекратится звон, я буду знать: она навсегда покинула нашу вселенную. Хотите, я открою вам удивительные тайны, о которых человечество даже не подозревает? Только между нами… Слышали об атанитах? Высшая цивилизация… Обитала в солнечной системе. Все спутники всех планет имеют искусственное происхождение. Не верите? Даже Луна. Вас не удивляет строение ее поверхности? Это были стартовые площадки для полета в большой космос, станции. Пришлось пожертвовать одной из планет, расколоть на куски…
— Замолчите! — кричу я. — Замолчите. Или от вашей болтовни у меня расколется голова…
Просыпаюсь. Все то же кресло. Погасшая трубка. В посиневшие стекла вползает утро. Голова тяжелая.
6
С некоторых пор наметился перелом в работе «думающей группы». Успехами обязаны не потенциальным гениям, а рационализатору Вишнякову.
Раньше Ардашин высмеивал Вишнякова:
— Если бог хочет наказать человека, он делает его рационализатором.
Вишняков выглядит намного старше своих двадцати восьми лет: тяжеловатая комплекция; по голове будто провели граблями — лысеет. Всегда достается толстой шее Вишнякова, плавно переходящей в затылок. Бочаров подтрунивает:
— В каком-то словаре вычитал: шея — часть тела, соединяющая голову с туловищем. А я-то по наивности думал, что все наоборот!
Теперь умники сидят, словно крупы в рот набрали. Командует парадом Вишняков («биологическая защита»). Может быть, он и не искушен в «сумасшедших» теориях, зато твердо стоит на земле.
Все мы вздохнули с облегчением: как-никак, а выход из тупика найден.
Подымахов на очередном коллоквиуме оценил блок-схему Вишнякова довольно своеобразно:
— На безрыбье и рак — рыба. Автор разрешил только второе условие: осуществление реакции импульсами в пределах некоторого диапазона. Это, разумеется, главное. По, регулируя поток по принципу Вишнякова, мы по-прежнему получаем весьма низкий кпд. Дороговато обойдутся государству эксперименты на такой установке. Ну да шут с вами, разрабатывайте, если ничего умнее придумать не смогли.
Оно и понятно: за несколько месяцев пороха не изобретешь. А Подымахову, конечно, хотелось бы, чтобы мы изобрели.
— Не на тех напал! — мрачно говорит Вишняков. — Гирю изобрести — это мы могём!
Он сосредоточен и молчалив. Вариант его и самого не удовлетворяет. Сидит, наморщив лоб. Глаза мутные, остекленелые. Или курит. Смирились. Творческий столбняк. Не прогони после окончания занятий, будет сидеть до утра. За ним приходит Вера: «Чтоб ненароком не попал под детскую коляску. Задавит чужого младенца своей тушей, тогда отвечай…» Вишняков ищет новый вариант. Ищет настойчиво, исступленно. Даже с лица стал спадать.
— Ведь известно, что даже незначительные вспомогательные устройства могут оказать влияние на основные характеристики. Если пойти по этому пути… — мудрствует Ардашин.
Но Вишняков ничего не слышит. Иногда бормочет:
— Кпд… кпд… кпд… Бороду можно положить на одеяло… бороду можно положить под одеяло…
Он далеко от нас, где-то там, в волшебном царстве процессов регулирования.
И постепенно наука о регулировании обретает для нас глубокий философский смысл. Собственно говоря, процессы регулирования в природе, в общественной жизни, наконец, в быту — главное. То, что плохо отрегулировано, идет вкривь и вкось. Усилия людей в течение тысячелетий в основном и направлены на то, чтобы отрегулировать общественные, личные отношения, отрегулировать стихийную капризную природу, свой бренный организм.
Сумей отрегулируй!..
Лицо Марины словно приобрело спокойную глубину. Ожили помертвевшие было глаза, и вся она расцвела еще незнакомой мне женственной красотой.
— Я так благодарна вам… — говорит она. — Вы даже представить себе не можете, как я счастлива. Спасибо вам за ваше доброе благородство! Вот, взгляните. Не правда ли? — очень остроумно решена задача удаления рук оператора из зоны недопустимого облучения. Знаете, чем я занята сейчас? Разработкой новой модели.
Мы стоим в препарационной лаборатории. Особый мир. Защитно-вытяжные камеры-шкафы, боксы для развешивания твердых бета-препаратов, установки для измерения активности гамма-препаратов под водой и установки для дистанционной запайки ампул. Желтоватые просвинцованные стекла, защищающие от смертоносных излучений. Сотрудники в белых халатах, белых шапочках, на ногах — бахилы или же галоши. Здесь дышат кондиционированным воздухом — фильтры из стекловолокна возле каждого рабочего места беспрестанно орошаются водой. Бесшумно идет переработка, расфасовка, приготовление радиоактивных препаратов. Излучение… Оно незримо присутствует в каждом отсеке лаборатории. Ничего страшного. Кистевые и локтевые перчатки, дистанционное управление. Есть допустимые дневные нормы. Допустимые… Мы все знаем, что проблема защиты решена не до конца. Непосвященным специалисты, дежурящие у пультов реакторов, выгружающие блок-контейнеры, орудующие у защитных боксов, кажутся героями. Особого героизма тут нет. Ведь никто не восторгается работой врача-рентгенолога. Стало привычкой, вошло в быт. В лаборатории «привыкают» к дневным нормам. Облучение? О нем здесь не говорят, как будто его вовсе и нет. Но оно есть, есть, пронизывает Марину каждый день. Я тоже не придавал ему значения, пока сюда не пришла Марина. Зульфия?.. А где же ей еще быть? Ведь она — инженер, сама выбрала специальность. Ей положено…
Марину назначили (не без моего ходатайства) главным инженером. На должность хотели поставить Зульфию. Она знала, ей обещали… И я это знаю. Но ведь Марина не только инженер, но и талантливый изобретатель. Конечно, должность есть должность, и изобретательство тут ни при чем… И Зульфия догадывается о моих хлопотах за Марину. Мне как-то неприятно от молчаливого взгляда больших глаз Зульфии. В них нет укора. Просто она следит за каждым моим движением и молчит. Только Марина ни о чем не догадывается. Она верит в доброжелательство той же Зульфии, всех окружающих. Она — дочь Феофанова. Зульфия даже мысленно не может ставить себя рядом с ней. Она дочь Феофанова — тем все сказано. Начальству виднее. И как ни странно, я не испытываю угрызения совести. Произношу громко:
— Я хотел бы перевести тебя в «думающую группу». Ведь ты, по сути, тоже занята вопросами регулирования. Поговорю с Подымаховым…
— Нет, нет. Спасибо. Мне и здесь хорошо. Ненавижу всякие протекции.
Ничего не поделаешь — женская логика.
Марина приходит сияющая, радостная.
— Можете поздравить: местком дает отдельную комнату! Маринку — в детский сад.
Я ошарашен:
— Комнату? А зачем тебе комната?
— Не вечно же надоедать вам. И так целых два месяца.. Мы сломали весь уклад вашей жизни.
Присаживаемся в гостиной. Анна Тимофеевна возится на кухне. Марина-маленькая взобралась ко мне на колени.
Окидываю взглядом свое жилище. Уют здесь создан руками Анны Тимофеевны. Не холодный уют
