Тьма сгущается перед рассветом
I
Товарно-пассажирский поезд, известный под названием «Микст», следовал из Кишинева в Бухарест. В старом переполненном вагончике третьего класса стоял едкий запах пота, детских пеленок, сырой кожи и терпкий аромат гнилых слив от разлитой по полу цуйки[1].
Маленькая, запыленная и засиженная мухами лампочка еле освещала людей, облупившиеся, давно не крашенные полки и наваленный в углах и проходах багаж. Заглушаемый ровным стуком колес, неприятным скрипом дверей и дребезжанием оконных рам, по вагону из конца в конец перекатывался сдержанный смех, детский плач, приглушенный говор. Лишь изредка, когда поезд останавливался на станции или полустанке, можно было уловить, что говорят о недавних событиях: одни хвалили абиссинского императора — негуса, другие ругали Чемберлена… Кто-то сказал: «Война, видно, все же неизбежна!».
— Почему неизбежна? — пискнула пожилая дама, удобно устроившаяся у окна. — По-моему, теперь ее не допустят!..
— Это кто же не допустит? — спросил мужчина, сидевший напротив дамы, хитро прищурив единственный глаз.
— Как кто? — дама повела плечом, что, видимо, означало пренебрежение к несведущему в политике собеседнику. — Франция!.. и… Англия… Они обещали войны не допустить!
Мужчина с повязкой на глазу рассмеялся.
— О, мадам! — он вскинул костлявую руку с длинными пальцами. — Мудрец сказал, что клятвы в любви и обещания ничего не стоят… Так и с Францией, не говоря уж об Англии…
Весной беспокойного 1938 года в этих местах только и говорили: «Будет война»… Хотя каждый в глубине души надеялся, что этого «не допустят».
Было уже далеко за полночь, когда разговоры стихли. Пассажиры спали: кто склонил голову на грудь, кто откинулся на скамейки. Даже разговорчивый старик, все время занимавший соседей забавными историями, улегся на своей корзине, с трудом втиснутой между сидениями. Положив под ухо остроконечную овчинную шапку, он сладко похрапывал. Теперь на остановках можно было услышать лишь храп, свист да прерывистое дыхание. Изредка кто-нибудь тяжело вздыхал или вскрикивал во сне. Ненадолго эта относительная тишина была нарушена странным шумом и пронзительным криком, раздавшимся, когда поезд резко, словно споткнувшись, остановился. По громким причитаниям женщины, которые, однако, никого не разбудили, можно было понять, что с багажной полки свалилась корзина с яйцами…
Потом погасла лампочка, и сквозь запыленные, в грязных подтеках стекла в вагон стал вползать предутренний рассвет. Вскоре вдали, на горизонте, заалело небо, окрашенное первыми лучами восходящего солнца.
Теперь в углу вагона, возле тормозного крана с надписью «Сигнал тревоги», можно было разглядеть сидевшего на самодельном чемоданчике широкоплечего парня. Глаза его были закрыты, но он не спал… Много мыслей, тревожных и радостных, одолевало Илью Томова… «Вот, — думал он, — Бухарест близок, а там и мечты, может быть, сбудутся».
С детских лет Илья мечтал стать летчиком. Началось это с того далекого дня, когда на окраине его родного городка Болграда, затерявшегося в холмистых степях южной Бессарабии, случайно приземлился военный самолет. Илья первый прибежал к месту посадки, где вскоре собралась большая толпа любопытных. У самолета расхаживали жандармы и никого не подпускали. Затаив дыхание, восторженно смотрел босоногий мальчуган на самолет и особенно на летчиков, одетых в коричневые кожаные комбинезоны с молниями вместо пуговиц.
— Это военный аэроплан… с пулеметом! — прошептал кто-то рядом с Томовым.
Илья жадно ловил каждое слово летчиков, все время повторяя про себя ничего не говорившую ему надпись на хвосте самолета: «Потез-107».
Тогда и решил он пойти в авиацию.
Позднее, в старших классах лицея, Илья увлекся авиамоделизмом: делал макеты аэропланов, мастерил планеры. В лицее имени короля Карла второго, суверена Румынии, где учился Илья, в кабинете физики был выставлен планер в одну четвертую натуральной величины, построенный Томовым по собственным чертежам. Планер вызывал всеобщее восхищение; у него даже было свое название — «YRISS». Никто не знал, что это должно означать. Но один из преподавателей придрался к надписи: уж очень походила она на страшное тогда слово URSS (СССР)… Вскоре планер куда-то убрали…
Когда же в Болграде был основан филиал румынского общества содействия авиации — АРПА, Томов одним из первых вступил в него. Мать говорила, что летчиком ему все равно не быть. Он ведь бессарабец. Но Илья, полный надежд, ничего не хотел слушать. В лицее им твердили, что все граждане «Великой Румынии», божьей милостью и монаршим соизволением могут стать инженерами, врачами, военными. Не все это лишь в том случае, если они любят свою страну и короля! А Илья любил свою страну. Короля? Почему бы ему не любить короля?.. Ведь еще в начальной школе, а затем в лицее преподаватели внушали, надзиратели твердили, школьники и гимназисты зубрили, что все в прекрасной стране Румынии создано королем, королевской династией. Поэтому больше всего на свете нужно любить короля, бояться бога, охранять герб. И Томов это неплохо заучил: он горячо защищал короля и монархию в спорах с родными, которые неодобрительно отзывались о существующем строе… Илья был уверен: при королевской власти он всего достигнет! А пока все свободное время он отдавал работе в АРПА. Затем, когда при лицее была создана молодежная организация «Черчеташие»[2], Томов вступил в нее. Сначала был рядовым членом организации, потом стал групповодом. Он был неизменным участником всех походов, по воскресным дням с утра до позднего вечера маршировал с черчеташами, ходил за город, на стрельбище, участвовал в военных играх, состязаниях.
10 мая, когда королевская Румыния праздновала день независимости, черчеташи вместе с солдатами ходили вечером по городу с факелами и до одурения кричали «ура!» в честь короля. Томову казалось, что он кричит громче всех. Он действительно старался, так как был уверен, что делает нечто очень значительное и важное для своей родины.
Получив немного денег за уроки, которые он давал сыну богатого лавочника, Илья купил черчеташскую форму — полотняную рубашку цвета хаки с накладными карманами, погончиками и позолоченными металлическими пуговицами, короткие, до колен, брюки; широкополую, тоже цвета хаки, шляпу с ремешком под подбородком. Кожаный ремень с большой медной пряжкой и перекинутая через плечо портупея дополняли форму. На ремне в никелированных ножнах висел кортик с костяной ручкой, на которой была изображена орлиная голова.
Особенно нравился Илье плетеный зеленый аксельбант, свисавший с левого погончика, а нашивки на рукаве казались первой ступенькой к его будущей авиационной карьере… И если случалось услышать государственный гимн: «Да живет наш король в мире и почете…», Илья замирал на месте будто вкопанный,
