— Милая, с Калебом ты теряешь счет времени, — улыбнулась нежно мне Самюель, — сегодня суббота.
— Ничего дорогая, кажется, не одна ты у нас с ума сошла, твоя мама тащит меня в Лутон, покупать детские вещи!
Я натянуто улыбнулась. Видимо планировалось и меня сегодня взять с собой в город. Могли бы хоть что-то сказать. Благо теперь у меня была причина не ехать.
— Удачно вам побродить по магазинам, — я не смогла скрыть напряжения, но даже если они и заметили что-то, то не стали говорить.
Я решила поскорее убраться из дома, пока они не передумали, и не начали говорить об именах для детей. Мне не хотелось при Калебе выказать все свое отчуждение, связанное с ними.
— Мы гулять, — неуверенно сказала я, но улыбка Калеба сказала мне, что он согласен. Видимо не только я считала, что нам нужно побыть наедине.
— Надеюсь мне не надо напоминать об уроках, — вдогонку бросил Терцо, и Калеба рассмешили его слова. Мне же такая шутка показалась неудачной. Иногда я чувствовала себя взрослее своих неполных шестнадцати лет, и напоминание о школе было даже каким-то болезненным.
Мы выбрались из дома и, не сговариваясь, пошли к беседке.
— Это так интересно наблюдать за вами. У тебя чудесные родители, когда-то такими были и Грем с Патрицией.
Я робко улыбнулась, подумав о том, что мне не нужно больше вырывать свою ладонь, или отворачиваться от его объятий. Теперь все было по-другому. Я даже как то странно себя чувствовала рядом с Калебом. Раньше мне постоянно приходилось занимать оборонительную стойку, и теперь я даже толком и не знала как себя вести с ним. Не понимала, могу ли я просто взять и обнять его, или же поцеловать. Мы словно только встретили друг друга.
— Они идеальные родители, — отозвалась я, — всегда заботятся обо мне. У меня ни в чем нет нужды, и я не боюсь, что однажды, кто-нибудь из них станет наркоманом, или алкоголиком. И я уж точно знаю, что в моей семье не будет развода.
Калеб остановился, чтобы поправить мой шарф. Завязав его, он провел костяшками пальцев по щеке, и, когда я потянулась к нему, не разочаровал меня — поцелуй был таким долгим и сладостным, что я даже не сразу же поняла, что он меня спросил.
— Расскажи о том, как они тебя нашли?
В парке было свежо и прохладно, но даже в его сильных, прохладных объятиях мне не было холодно. Свет был тусклым, и все же я с наслаждением смотрела на деревья вокруг, клочки синего неба пробирались сквозь серость облаков, и можно было надеяться на солнце к концу дня.
Я несколько минут помолчала, собираясь с мыслями, и Калеб меня не торопил, просто обняв, он усадил меня к себе на колени. И я смогла уютно устроить свою голову у него на плече.
— Может, будет лучше, если ты увидишь все события в моих воспоминаниях? — понадеялась я, заглядывая несмело ему в глаза. Мне хотелось думать, что я могу влиять на него, так же как и его глаза на меня.
— Не могу, — вздохнул он, стараясь увернуться от моего взгляда. Так значит, он уже пробовал узнать все через воспоминания. — Эти воспоминания тоже блокируются тобой.
— Это странно? — поинтересовалась я.
— Не совсем. Большинство вампиров, владеют достаточно иллюзорными способностями. Кто-то может влиять на людей и других вампиров больше, кто-то меньше. Я, например, получаю воспоминания только когда могу прикоснуться к человеку, значит мне, нужен надежный контакт. В первое время такие ощущения были не приятны, почти физически неприятны. Это значит, что я не влияю на эмоции или сознание человека. Скорее я как сосуд, в который поступает доступная информация, и сознание человека само сортирует, что отдавать, а что нет. Слишком сильные эмоции, могут сделать некоторые воспоминания настолько ясными, словно я проживал их тоже. Другие же эмоции, делают воспоминания серыми и размытыми, концентрируясь лишь на некоторых деталях. А уж если человек не хочет что-то вспоминать, и прячет это от себя, мне тоже нет доступа.
Калеб говорил об этом так спокойно, почти без каких-либо изменений в лице, но почему-то вслушиваясь в его голос, я все думала, как же хочу его поцеловать. Мне все еще казалось, что я не имею права проявлять к нему такие чувства.
— Что за эмоции?
Не смотря на то, что он сводил меня с ума близостью своего тела и лица, я все еще не утратила способность слышать и рассуждать. Его рассказ очень меня заинтересовал.
— Разные люди, разные ситуации, — бесстрастно отозвался он, и я поняла, что он что-то умалчивает.
— Эта эмоция у меня…страх? — неуверенно спросила я.
Калеб отвел глаза, и мне вдруг перехотелось знать, что двигало мое сознание, когда оно отказалось давать Калебу воспоминания.
— Скорее боль…и отвращение, — нехотя сказал он.
— Ясно, — прошептала я. Со страхом я умела бороться, но не с болью.
— Ну, хорошо, — сдалась я, морщась про себя, что мне приходиться делиться чем-то слишком личным. Но зато потом я тоже смогу потребовать взамен что-то равноценное.
— Условие, — улыбнулась я. — Баш на баш. Моя история на какую-нибудь твою, столь же личную.
— У меня от тебя никогда не будет тайн, по-моему, худшее ты и так уже знаешь, — вздохнул он и на один короткий миг прижался к моим губам в легком поцелуе.
Конечно же, мысли о шантаже сразу же вылетели у меня из головы. Я задрожала и прильнула к нему. Раньше я ни к кому не чувствовала такой тяги. Сродни дикому голоду, когда мое дыхание, казалось, не было возможно без его губ.
Наверное, нам не хватило бы и вечности насладится друг другом, но Калеб первый мягко отстранился и снова просто обнял, видимо все еще ожидая моего рассказа.
Мой тяжелый вздох не поколебал его решения, и я уступила, постаравшись, сосредоточится, но легче это было сделать, выбравшись из его объятий. Я без трудностей сделала, как хотела и Калеб, не остановил меня, хотя взгляд его не был радостным. Проигнорировав свою ответную реакцию, я отошла подальше.
— Наверное, нужно начать с самого начала. Я родилась 8 декабря 1993 года, в семье Фионы Сторк, в Нью-Йорке, кто был отец, не знаю, и вряд ли знала и сама Фиона. Насколько знаю, из ее дневников, пока она была беременна мною, то наркотиков не принимала, вплоть до того как мне исполнилось 2 года. Мне жаль, что я не помню ее такой, какой она была тогда. Зато я помню, очень смутно, то время когда она изменилась. С нами начал жить какой-то парень. И когда это закончилось, в поисках утешения Фиона начала принимать наркотики. Это я тоже узнала в ее дневнике. Она была слабая и бесхарактерная, и именно потому кинулась к простому средству. Сначала, как она писала, ей была просто необходима передышка, но она просто не заметила, когда все стало привычкой, зависимостью. Она подсела…
Я стояла спиной к Калебу и не хотела, чтобы он видел, как мне тяжело рассказывать ту свою часть жизни, о которой я и не хотела знать, или помнить.
— Мне исполнилось три, когда Фиона попала в больницу из-за первой передозировки, — я была маленькой, но помнила теперь, когда рассказывала ему, все так четко, с ужасающей реальностью. — Тогда родители Фионы, мои распрекрасные дедушка и бабушка, решили совершить акт милосердия и отправили ее в частную лечебницу, а меня в приватный интернат. Именно тогда я впервые узнала, что кровать может не вонять, а еда быть неиспорченной. К сожалению Фиона, действительно любила меня, она ушла из лечебницы, так и не пройдя до конца курс, и забрала меня из пансионата. Продержалась она 4 месяца,… хотя может и больше, я не помню, в ее дневнике даты зачастую отсутствовали. На этот раз Фиона сорвалась из-за смерти своего брата, жаль я не помню, как его звали, — удивилась я сама себе, ведь только он, кажется, любил нас. Приходил время от времени убрать, принести чистую одежду и продукты, и это еще до того как Фиона лечилась. А также он играл со мной. Как-то нечестно не помнить его имени. — Фиона называла его Чаки, но я не знаю настоящее это имя или прозвище, данное в детстве ею. Что именно
