— Ты же знаешь, — продолжила я, — я и так собиралась после 18 лет измениться. Только для этого у меня появился более благородный стимул — ты. Мои чувства к тебе это не ветер, что прилетает на миг, и уноситься прочь. Это что-то совершенно не знакомое — невидимое как воздух, но в тоже время прочное, как золото. Оно может стать только сильнее, но не исчезнуть.
— Ты не знаешь, о чем говоришь. Я прошу тебя об этих трех месяцах — подари мне их! — он приподнял мое лицо за подбородок и, не позволяя вывернуться, пристально посмотрел в глаза. Он знал, что я не смогу сопротивляться его влиянию на меня. Это было несколько нечестно, и в то же время разве я могла обижаться на него, когда и сама пыталась проделать с ним, то же самое.
— Зачем ты так говоришь, ведь эти слова приносят тебе страдания, — задохнулась я, понимая, что совершенно не могу не отдаться его напору. Он унижался, прося меня об этом.
— Больше страданий мне принесет надежда. Каждый день ты будешь меняться, ты только ребенок, пока что. Твоя жизнь только началась, а я посягаю, на то, чтобы быть самым главным в твоей жизни. Мне хочется стать для тебя всем, и быть только твоим. Но разница в том, что я отчетливо понимаю, чего хочу, а ты даже и не догадываешься, какой я эгоист. Мое одиночество, худшая мука, которой может заболеть вампир. Оно заставляет цепляться за тебя, но ты слишком дорога мне, и я хочу, чтобы у тебя всегда было право уйти от меня. Сбежать, исчезнуть, оставить. Хотя я все равно не смогу и тогда пообещать тебе, что не буду тебя преследовать.
Теперь больно стало мне. Как просто он говорит о том, что отпустит меня, словно это дело уже решенное. Зная Калеба, я подозревала, что он для себя уже что-то решил.
— Но для чего мне убегать от тебя?
— Я не знаю, по какому злому року, судьба кинула тебя в мои руки, но я благодарен ей. Не понимаю, почему ты выбрала меня, во мне так много зла, ненависти… ты как отпущение грехов, которое я не заслуживаю, — Калеб говорил тихо и меланхолично. Я еле разбирала его слова, чувствуя при этом всю серьезность, с которой он говорил, и его напряжение.
Мне было неприятно слушать то, о чем он говорит, и все же я его понимала, лучше, чем он мог себе представить. Как тяжело расстаться с прошлым, забыть и простить самого себя. Не думать о том, что мог бы изменить и избежать чего-то ужасающего. Понять, что ничто не вечно и боль и раскаяние нужно отпустить, потому как мы меняемся, и с нами изменяется наш мир, и то, что вчера казалось ужасающим, осталось, наконец, в прошлом.
Я и не подозревала, как много прошлого лежало между нами, и впервые испугалась, что ничего не изменится, даже если мы поминутно расскажем о своих прошедших годах. Все то, что мучило нас, вся та боль, ненависть. Насколько легче было страдать в одиночку, и я, как и он, не была готова открыться полностью. Словно мы действительно только познакомились. Калеб не верил, что я захочу остаться в вечности вместе с ним. Я не верила, что я могу быть ему нужна до такой степени.
Хотелось рассмеяться и развеять все его сомнения. Но я не могла вылечить все в его душе, пока оставалась такой же раненой и недоверчивой. Пока что не могла. В одном Калеб был прав, сейчас время для меня было очень важным. Лишь оно соединит нас, сблизит, уберет все недоверие, с помощью него исчезнут все тайны, и мы сможем доверять друг другу. Возможно, спустя некоторое время я смогу взглянуть на себя его глазами, и понять, что же привлекло его ко мне.
— Ты глуп, Калеб Гровер, — я подтянулась на носочки и прошептала ему на ухо, — ты мог обладать любой, а выбрал меня. И до конца вечности я не смогу понять тебя, и ту счастливую звезду, что заглянула в мой дом, решив подарить встречу с тобой.
Калеб рассмеялся, немного рассеяв мои опасения, и все же не достаточно радостно.
— Ты не можешь считать меня подарком судьбы.
— Поверь, еще как могу. И как мне еще объяснить тебе, что я больше не принадлежу себе, а живу лишь тобой.
— Прошу, не говори так, — застонал он, крепче обнимая меня. — Ты пойми, тебе кажется, что ты выиграла сверкающий Роллс-ройс, но я раздолбанная колымага, разбитая, с отломленными деталями, облупившейся краской и холодным двигателем.
— Мне не нравится, когда ты сравниваешь себя со старой машиной — ты и твоя душа прекрасны. Но если ты так хочешь, я дарю тебе эти три месяца, во время которых мы не будем строить планов…дольше, чем на неделю.
Ему не нравилось, как беспечно я отношусь к его словам. Но я уже решила для себя, что сделаю все в моих силах, чтобы залечить его недоверие. Может, мне и самой нужно было залатать старые раны, но с приходом в мою жизнь Калеба, они затягивались сами по себе.
— Спасибо. Я лишь надеюсь, что ты поймешь для чего это, — вздохнул он, и мимолетно поцеловал меня в губы.
Все во мне требовало продолжения поцелуя, и то, что Калеб так быстро отстранился, могло о многом сказать, если бы я только научилась, наконец, читать его телодвижения. Он никогда ничего не делал просто так. И все же спустя мгновение я порадовалась, что он так сделал. Мне нужно было его просить о кое-чем таком, от чего он не придет в восторг.
— Теперь моя просьба, — осторожна начала я, стараясь не смотреть на него. Но по напрягшимся рукам Калеба я поняла, что он занервничал. — Я хотела бы, чтобы о том, что мы вместе, никто не знал.
Калеб молчал, и мне пришлось взглянуть на него. Увидев загнанное выражение его лица, я чуть не откусила себе язык.
— Это совершенно не потому, что я не уверена в себе, — быстро добавила я, стараясь дополнить свои первые слова. — Ты лишь представь, что будут говорить в городе — я же в положении. Это только до родов, а потом можешь даже объявление в газеты об этом давать.
Калеб мрачновато рассмеялся.
— Как раз пройдет три месяца, — хрипло отозвался он, — Я согласен. Если что-то измениться, тебя не будут мучить глупыми вопросами.
Такая формулировка мне не понравилась, но продолжать дальше этот бессмысленный спор я не хотела. Он был согласен и этого достаточно.
— Я затягиваю тебя в темноту своего существования, — качая головой, прошептал он, словно и сам не верил тому, что между нами происходит. Он страстно впился в мои губы, и я упивалась этим, и не хотела задумываться над его словами. Он мучил нас обоих такими рассуждениями, а мне хотелось принести ему облегчение, показать, как счастливы мы будем вместе.
Его руки гладили мою спину, а я потянулась к пуговицам на горловине его футболки, наше дыхание становилось все более тяжелым. Калеб вовремя остановил мои руки, когда я, незаметно даже для себя, принялась стаскивать с него футболку.
— Прошу, нет, — слова давались ему с трудом, — я ведь не железный. Твое мягкое прикосновение, теплота и запах…
— На ощупь ты скорее оловянный, и не мягкий и не твердый, — неудачно пошутила я, пытаясь тоже преодолеть дрожь во всем теле и собраться с мыслями.
— Ты еще можешь шутить, — покачал он головой, — о чем ты вообще думаешь? По закону меня за такое могут посадить.
Я рассмеялась. Калеб отвернулся, поправляя футболку и застегивая пуговки. Мне было не очень приятно видеть, что он отворачивается, но я понимала, ему нужно время, чтобы успокоиться. Но я эгоистично хотела продолжения того, что только что произошло, и удивлялась сама себе. Действительно о чем я только думаю? Да разве около него, возможно, думать рационально?
Через минуту он был снова внешне спокоен, и как всегда отчужденно красив, словно только что между нами ничего не произошло. Мои же мысли все еще удерживал вид его губ.
— Чем хочешь заняться сегодня? — будничным тоном спросил он, отходя подальше от меня.
Я задумалась, стараясь игнорировать чувство потери, возникшее, когда он отдалился. Вчера я почти не видела его дома. Мне хотелось знать, как он живет. Но больше всего мне кончено же, хотелось просто снова оказаться рядом с ним, и почувствовать поцелуй, такой же горячий как ранее.
— Мне интересно посмотреть твой дом, — я выбрала то, на что он сейчас согласиться охотнее.
