была игра: если бы где-то произошел прокол, Игорьку грозила уже не армия, а тюрьма, и срок за то, что он совершил, — немалый.
Сам Игорек не любил вспоминать, как он «косил в дурке», а если что-то рассказывал, глаза его становились попеременно то бешеными, то по-детски обиженными. Позже он вообще вычеркнул эту историю из своей биографии, только вот водительские права ему приходилось покупать, поскольку при сдаче на права требуется справочка из психдиспансера, что не состоишь на учете, а он-то как раз и состоял.
Известно, что достаточно большая часть народонаселения бегает по улицам и даже управляет автомобилями, имея при этом некий формально не выставленный психиатрический диагноз. Известно также, что строгой психиатрической нормы не существует, и обидеть легким шизофреническим диагнозом можно любого человека. Да, безусловно, Игорек все рассчитал и отдал пару пешек ради ферзя… Но удалось ли ему обмануть врачей, или обманутые им врачи проницательно вычислили Игорька?
За эту блестящую комбинацию и страдания Даша Игорька не то чтобы полюбила и не то чтобы пожалела, а какую-то странную нежность к нему испытывала. Его как будто по голове хотелось погладить и сказать: «Ничего, маленький, ничего…»
«Пеленка теплая, пеленка холодная, распашонки две, шапочка теплая, чепчик, одеяло байковое, одеяло ватное, лента розовая».
У Даши с Олегом родилась Маргоша. Маргоша уже собиралась рождаться, а Даша этого не знала и хотела ехать в Репино в гости. Соня ее не отпускала, кричала:
— Только через мой труп!
Олег молчал, не вмешивался, всем своим видом показывая, что он не по этой части, пусть женщины сами со своими женскими делами разбираются.
Весь день они с Соней препирались, и Даша, уже собираясь переступить через Сонин труп, стояла в прихожей, как вдруг под ней налилась маленькая лужица.
— Вот! — торжествующе воскликнула Соня, и они с Олегом повезли Дашу в тот роддом, который определила для нее Юля. Юля сказала, что после ее звонка Даше там устроят все «по первому разряду».
Больно почти не было, но по дороге Даша для пущего нагнетания страстей старательно стонала — а что, ей одной, что ли, мучиться…
Страшно стало, когда Соня с Олегом ушли в нормальную жизнь, а за ней, отделив ее от всего человечества, захлопнулась дверь отделения. «Все, — отстраненно подумала Даша. — Теперь все. Не сбежишь, и живот сам по себе никуда не денется, придется рожать». Поднявшись в родильное отделение, Даша услышала такой страшный звериный вой, что у нее от ужаса прекратились схватки. Она хотела сообщить врачу, что пока передумала рожать, но никто ею не интересовался. Тогда она решила сидеть тихо, как мышь.
Дашу с вялыми схватками обнаружили только на второй день пребывания в родильном отделении, вспомнили, что она рожает здесь от Юли, а не просто так, и уколами помогли наконец родить Маргошу.
Лежа на каталке в коридоре, она слышала, как врачи говорили между собой: «Эта рожала от горздрава, хорошо, что вспомнили про нее, два дня тут со схватками ходила, всякое могло случиться! Имели бы потом неприятности…»
Даше неинтересно подслушивать про роды, она ведь уже родила. А вот есть ужасно хочется!.. В пяти метрах от ее каталки стоит раздаточная тележка, а на ней тарелка с остатками гречневой каши и сосиской. Даша оглядывается — ура, в коридоре никого нет! Отталкиваясь рукой от стены, она, потихонечку перемещая каталку, подъезжает к еде и быстро, как вороватый кот, хватает тарелку. Сосиску съесть легко, можно рукой, а вот кашу без вилки неудобно. О черт, вся обсыпалась гречкой!
Никто за ней не приходил, и Даша задремала, погрузившись в какие-то счастливые видения.
Зимой Соня долго, минут двадцать, одевает пятилетнюю Дашу на прогулку. Сначала синие шерстяные рейтузы, они еще с прошлой прогулки сохраняют форму Дашиных ног и вытянуты на коленках отвисшими мешками. Можно надеть рейтузы коленками назад, будет смешно, как будто у Даши коленки спереди и сзади. Затем надевают чернильного цвета штаны с начесом, после прогулки чернильные ледяные штаны в мелких замерзших катышках поставят у батареи. Они согреются, а потом, скрутившись, упадут на пол. Голову обматывают белым платком, на нем в середине точечки, а по краям ромбики. Платок крепко завязывают, Даша вертит головой, старается вылезти. «Ты что крутишься, стой прямо, на улице мороз!» — говорит ей Соня. Сверху нахлобучивают меховую шапку, теперь уже Даша вообще ничего не слышит. Она может только повернуть шапку набок, тогда одно ухо высвободится, зато пол-лица закроется, так что можно либо слышать, либо разговаривать. Шуба огромная, длинная, не покупать же шубу на один год, надо на два, а лучше на три. Даше в этой выгодной шубе невозможно бегать, неудобно ходить, зато в саночках очень уютно, как будто под одеялом лежишь. Если везут быстро, можно с санок свалиться, а они уйдут вперед и не заметят… Беги потом за ними! Один раз Даша с санок сползла и лежала поперек дороги на боку, а ее же еще и ругали, что не кричала, не звала. Дома Соня от ужаса, что могла Дашу потерять, поставила ее в угол. Даша взяла с собой простой карандаш, на всякий случай, и сначала просто стояла, рассматривала чуть отошедшие от стены обои в углу, а потом тихонечко на обоях порисовала тоненько, не нажимая, совсем чуть-чуть.
Живот был все время сам по себе, и вдруг получилась Маргоша. Даша хочет идти в гости, хочет курить, не то чтобы затянуться за углом, а спокойно пить кофе и держать сигарету в наманикюренных пальцах, она хочет ехать со всей компанией в Пярну, в конце концов, хочет спать!
Маргоша крошечная, недоношенная, откуда у нее берутся силы так громко кричать сердитым басом? Она как розовый червячок на животе у огромного Олега, он ночами носит ее по комнате на руках, только присядет, Маргоша опять начинает орать. Соня ночью вбегает и кричит страшным голосом:
— Что вы делаете с ребенком?!
Днем Соня над Маргошей поет, разговаривает с ней, а Даша ревнует, она тоже маленькая, ведь Соня ее мама! А Даша — Маргошина мама, но к этому надо еще привыкнуть. К Олегу тоже надо привыкать заново. Даша сейчас совсем его не любит, лежит ночью и думает о нем с неприязнью, какой он большой, а Маргоша такая маленькая, даже дыхания ее не слышно.
Маргоше нужно Дашино молоко, а у Даши нет для нее молока, вернее, есть, но мало и оно почему-то странного голубого цвета. «Может быть, ребенок не хочет эту твою синюю цыплячью воду?» — рассуждает Соня. Когда Даша кормит, она для спокойствия ставит перед глазами картонный пакет с молочной смесью «Малыш». Значит, у Даши есть отступной вариант, и ребенок не останется голодным. После бессмысленных пассов у Дашиной груди Маргошу взвешивают, и оказывается, что она съела пятнадцать граммов. Тогда Олег варит молочную смесь, Соня кормит Маргошу, а Даша плачет, и все при деле.
Даша вообще сейчас часто плачет. Услышала по радио сказку «Тараканище» и, когда таракан велел зверям: «Приносите ко мне, звери, ваших детушек, я сегодня их за ужином скушаю!», рыдала так, что ее не могли успокоить, пришлось Олегу давать ей валерьянку. Даша стучала зубами о стакан, а Олег вышел из кухни, сказав: «Посиди одна, психам и в одиночестве неплохо!» Действительно, она псих ненормальный, а не мать!
Друзья навещают Дашу с таким видом, как будто приходят к ней в больницу. «Ну, как там на воле? — спрашивает она, а у самой губы дрожат. — А я тут сижу, детей выращиваю…»
Марина иногда с Маргошей погуляет, потом быстро сунет Даше кулек в прихожей и убежит. Красивая она, и жизнь у нее интересная, не то что у Даши. Алка приходит с Игорьком, он прижимает кулечек к себе и вдруг вскрикивает:
— Смотри, она мне улыбнулась! — и лицо у него становится странным, все как будто потекло от нежности.
Даша совсем не ценит его нежность, смотрит на него как цепная собака, думает, скольких нестерильных женщин он трогал. Сейчас как запачкает своими лапами ее драгоценную Маргошу. Они приходят часто, несколько раз в неделю, и Алка с удивлением говорит Даше:
— Игорек сам меня к тебе тянет. Ему Маргоша очень нравится. Странно, правда?
Да, действительно очень странно! Кто бы мог подумать, что жесткому Игорьку, у которого, кажется, вообще нет души, так полюбится ребенок.
Однажды Игорек задумался над Маргошей и вдруг, скривив лицо в улыбку, произнес странную
