клиники ей придется уйти, это уже точно, а в женской консультации работать невыгодно… Она сказала, что на кусок хлеба она всегда заработает, а вот котлету уже не положишь!
Даша ни разу не видела Марину плачущей. Жалко ее. И Юлю жалко.
Дома Даша рассказывает Папе о Юлиных неприятностях, но Папа почему-то Юлю не жалеет, а только брезгливо кривит губы: «Твоя Юля…»
– Что же, по-твоему, всем этим женщинам лучше делать операции без наркоза?! – скандально повышает голос Даша.
– Конечно, с наркозом лучше, чем без, кто спорит… Противно, все это противно, неужели ты не понимаешь, Даша!
Но Даша не собирается понимать, и тогда Папа говорит:
– У твоей тетки Берты тоже только что были неприятности на работе.
Берта недавно получила звание заслуженного врача, какие у нее могут быть неприятности? Даша немедленно обижается:
– Вы мне не говорили! Никогда ничего не рассказываете, все скрываете, будто я еще лежу в пеленках и пускаю пузыри!
Одной из пациенток, которую Берта много лет лечила от бесплодия, удалось наконец забеременеть и родить. К сожалению, ребенок оказался нежизнеспособным и умер на второй день. Одновременно в отделении находилась пятнадцатилетняя девчонка, привезенная матерью, Бертиной институтской подругой, из дальнего уральского городка, чтобы родить вдали от дома и оставить ребенка в роддоме. У потерявшей ребенка бедняги шансов родить еще раз никаких, а усыновить ребенка так, чтобы он никогда не узнал об усыновлении, в их маленьком городке невозможно… Берта пожалела несчастную сорокалетнюю тетку, решилась и перевесила новорожденному номерок безо всяких оформлений. Просто отдала ребенка, понимаешь?
– Молодец! – восхищенно сказала Даша.
– Допустим, хотя я не уверен, что человек вправе брать на себя такую ответственность. Соблюдая человеческие законы, мы находимся ближе всего к соответствию нравственным правилам, хотя людям, даже умным, часто кажется иначе. Ну хорошо, а если бы она взяла за это деньги? Ты совсем иначе оценишь этот поступок, хотя Бертины мотивы остались бы прежними…
– А почему ты сказал, что у нее были неприятности?
– За всем этим последовала анонимка, комиссия и оргвыводы. От исключения из партии и снятия с работы Берту спасло только недавно полученное звание. Ну ладно, твою тетку по-человечески осудить трудно, но мотив Юлиных действий – только деньги, так что не надо путать Божий дар с яичницей и считать ее благодетелем человечества.
Даша почему-то вспомнила, как Юля как-то пришла с работы и, не стесняясь ее, легла на финский бархатный диван прямо в сапогах. Диван она купила только на прошлой неделе и нервно подергивала головой, когда девчонки на него садились. А тут сама улеглась прямо в сапогах, устала очень. Ноги подогнула под себя и лежит тихонечко, а с сапог на зеленый бархат грязь стекает.
– Мне все равно Юлю жалко! – Даша упрямо качает головой.
Папа гладит Дашу по голове и неожиданно ласково заканчивает разговор: – Умница, Даша, правильно! Своих надо жалеть! Все, мне пора работать!
Первый курс проходил в бесконечном угаре вечеринок, десятках встреч, вихре моментально возникающих дружб и знакомств. Новые знакомые вечером казались замечательно остроумными, а на следующий день становилось очевидно, что ни с кем из них не встретишься больше никогда. Даша с Алкой ходили в Маринины компании, Марина с Алкой – в Дашины… У Алки завелись в институте подружки, у подружек были свои друзья и подружки… Получалось, что девочки бесконечно кочевали по каким-то вечеринкам.
Марина всегда веселилась и дружила со всеми гостями одновременно, Алка сидела тихонечко и всем улыбалась, а Даша присматривалась, изучала. У девчонок на троих было два любимых свитера, один зеленый, тонкой шерсти, а другой полосатый, полоска белая, полоска желтая. Оба формально принадлежали Даше, а носили их втроем, причем сама Даша пользовалась ими безо всяких льгот. Иногда менялись прямо в гостях. Алка подходила к ней и говорила: «Нечестно, ты зеленый свитер уже два раза надевала, отдавай!» Тогда они шли в ванную и, помогая друг другу, быстро переодевались.
Марина отлично училась на своем филфаке, Алка сдала зимнюю сессию на четверки, а Даша все еще толком не поняла, что учится в техническом институте. С начерталкой помог Папа, она даже спичечный коробок в трех проекциях не могла изобразить. Остальные предметы были не сложнее школьных математики и физики и не требовали особенного внимания, тем более что лекции они с Женькой посещали, и, непрерывно хихикая, Даша успевала все записать.
Все записанное своей рукой она могла оттарабанить на экзаменах с закрытыми глазами, зачастую не понимая, что за техническими терминами находятся реальные процессы. Только однажды Даша немного погрустила, выяснив, что Марина учит дополнительно французский и пишет курсовик на тему «Наполеон в творчестве Стендаля», в то время как сама она имеет возможность заняться волнующей темой «Массообмен в системе „твердое тело – газ“ при пониженных температурах». Но грусть эта была мимолетна.
К концу первого курса незаметно сложилась постоянная компания, состоявшая из учившихся в разных институтах мальчиков и девочек. ЛИСИ, все три медицинских, политех… Университетских студентов не было ни одного, ведь в универе евреи и половинки не учились. По странному стечению обстоятельств, а не согласно Дашиному выбору, все они почему-то оказались немного евреями.
Мальчики и девочки, плотно сбившиеся в один еврейский ком, почти никогда специально не обсуждали и даже не упоминали о национальных проблемах. Единственной официально принятой в компании идеей была оппозиция советской власти и любому официозу. Не как диссидентство, а просто как фига в кармане, которая полагается всякому приличному человеку.
Однажды с восемнадцатилетней серьезностью они чуть не подрались, обсуждая теоретический вопрос: смог бы кто-то из них выдать своего отца властям, зная, что он совершил подлость, ну, например, был в войну полицаем.
– Ни за что, выдать еще хуже, чем быть полицаем! – кричит Даша.
– Обязательно выдала бы, чтобы восстановить справедливость, каждый должен получить по заслугам! – яростно блестя глазами, убеждает Маринка. Марине Дашина компания понравилась, и она понравилась ребятам. – На щит тебя, Маринка, ты новый Павлик Морозов! – Женька, как всегда, смеется.
– Хорошо, Бог с ними, с полицаями! Это абстрактный спор, ну а если твой отец… – вкрадчиво говорит Марина, ни к кому не обращаясь, – если твой отец – член партии, значит, он поддерживает эту идеологию, тогда что, ты сможешь его уважать?
У Женьки очень тонкая нежная кожа, ему не скрыть вспыхнувший румянец. Лучше сделать вид, что у него образовались срочные дела в другой комнате, и вернуться попозже. Даша молчит, она боится прилюдно спорить с Мариной, но про себя думает: «Да, я буду уважать моего отца – члена партии, а что же мне еще делать, если он мой отец?»
Алка не подходила этой компании, чувствовала себя в ней неуютно и постепенно, не обижаясь, стала бывать вместе с Дашей реже и реже.
– Мне неудобно, что я ее немножко бросила. Она мне как родственница, – говорила Даша Женьке.
– Ну и что, нельзя же всегда и всюду таскать за собой, к примеру, внучатую племянницу! – отвечал он.
– А как ты думаешь, почему мы все нашли друг друга? Я не выбирала друзей по национальному признаку, честное слово.
– Ты глупое носатое чудовище! Существуют понятия, незнакомые твоему жалкому уму, если его, конечно, можно так назвать. Это менталитет, воспитание, определенного рода чувство юмора…
– О да, все это относится к тебе, номенклатурный сыночек! Особенно воспитание!
– Меня же мама воспитывала, а ее – бабушка, – обиженно произносит Женька.
– Прости, Мумз, я не права! Ты настоящий Голда Мейер!
– Дура, Голда Мейер – женщина!
Летом приехала Берта. Праздновать сразу два события: сорокалетие
