пробу снимают. Полный, одышливый, он стоит в своем парнике в темном костюме и галстуке и нежно гладит каждый огурчик.
– Зачем вам такие огромные парники? – шепчет Даша.
Ей кажется, что дача сама по себе неинтеллигентное дельце, а уж парники… просто стыд!
– Дачу солдаты строили, они и парники возвели. Извини, Мумзель, дети за родителей не отвечают!
Женькина мама, Евгения Леонидовна, не просто похожа на еврейку, она, как говорит Соня, типичная еврейка, с носом еще горбатей Дашиного, выпуклыми глазами и черными кудрявыми волосами. Она бросается Даше навстречу, обнимает ее и неожиданно низким голосом ласково говорит:
– Ты Дашка, я все про тебя знаю, мне Женька рассказывал.
Женька стоит красный, почему-то совсем не шутит, смотрит на маму нежно, не скрываясь. Даша и вообразить не могла, что у них такие нежные отношения.
– Откуда ты у своей мамы такой светленький? – тихо спрашивает Даша, когда Евгения Леонидовна отходит к мужу.
– Я вылитый отец в молодости, покажу тебе потом старые фотографии.
Со своим мужем-начальником Евгения Леонидовна разговаривает очень почтительно, а он к ней подчеркнуто внимателен и нежен. Даша понимает: Евгения Леонидовна здесь единолично главная, но она умная и ни за что этого не покажет, будет всячески подыгрывать мужу, он – хозяин в доме.
Здесь сегодня гости. Полные мужчины в костюмах и белых рубашках и женщины, почти все крупные, с пышными прическами, произносят тосты. За очередностью Евгения Леонидовна наклоняется к Даше и тихо спрашивает:
– А твой папа водочку пьет?
Даша теряется, не знает, как ответить. Сказать, что пьет, получится, что Папа – алкоголик, сказать правду, не пьет, можно обидеть, получится, что Дашин Папа – трезвенник, а вот хозяин, Владислав Сергеевич, выпивает. Можно сказать, что пьет по праздникам, но это глупо, для Папы выпить – это вовсе не праздник…
Встает очередной лысый дяденька в костюме, с рюмкой в руке.
– Уважаемые хозяева, уважаемая Евгения Леонидовна, глубокоуважаемый Владислав Сергеевич! Для меня большая честь сидеть с вами за этим столом! Разрешите мне, в эту торжественную для меня минуту, выразить мое глубочайшее уважение к вам, уважаемый Владислав Сергеевич…
Даша запуталась, поплыла и поймала только конец тоста. Дяденька выскочил из «уважаемых» и говорит какие-то странные слова:
– Тостуемый и тостующий пьют до дна!
«А вдруг меня тост говорить заставят?! – в ужасе думает она. – Может, как в детстве, сползти на попе под стол и прошмыгнуть между чужими ногами? Если я тихонько проползу, вагоноуважаемый глубокоуважатый не заметит».
– Пойдем, Мумзельсон, – шепчет Женька.
Даша тихонечко выползает из-за стола, ловя неодобрительный взгляд начальника праздника Владислава Сергеевича.
Пока застолье продолжается, они сидят под одним пледом на дальней маленькой веранде и слушают Галича.
– Если кто-нибудь войдет, мы сразу выключаем, – предупреждает Женька.
Даша давно любит песни Галича, но своих записей у нее нет.
– Женька, – смеется она. – Получается, что антисоветский Галич – такой же дефицит, как копченая колбаса, недоступные гостиницы, дешевые путевки… Твои родители когда-нибудь с тобой на антисоветские темы разговаривали?
– С ума сошла, отец же номенклатура, а мама… она никогда ему не возражает. Она у меня очень умная, все понимает, мы с ней обо всем разговариваем класса с восьмого. А отец искренно верит в коммунизм и так далее. А твои?
Даша задумалась.
– Прямо – нет, никогда. Я несколько раз задавала такие вопросы, Папа больше глазами отвечает, чем словами… Я думаю, они еще больше, чем твои, боятся, особенно Соня.
– Они по-разному боятся, Мумзель. Например, я Галича слушаю или Зиновьева читаю, они боятся, что кто-нибудь узнает и у отца будут неприятности. А твои все понимают и боятся по-настоящему – за работу, за тебя, мой Мумзель… за свою свободу даже…
Наконец гости разъехались, некоторые уехали на своих машинах, лысый дядька, запутавшийся в тосте, ушел на электричку, а за несколькими парами приехали черные «Волги», как у хозяина дачи. Евгения Леонидовна зашла на террасу, услышала Галича и, легко прикоснувшись к Женьке, сказала:
– Женечка, всему есть свое место и время, – и позвала их пить чай на большую веранду.
Владислав Сергеевич, настроенный очень благодушно, расспрашивал Дашу о родителях, выпил еще пару рюмок коньяку и произнес:
– Ты, Дашка, мне нравишься! Ты на Евгению Леонидовну в молодости похожа, она тоже такая скромная была. – Мечтательно помолчав, он продолжал: – Хорошо, что вы с Женькой дружите, только вот одно неправильно: у вас все друзья – евреи… А кто с евреями дружит, даже если сам русский, никогда карьеру не сделает!
От неожиданности Даша выпалила:
– Но ведь у вас самого жена… ведь Евгения Леонидовна, она еврейка!
Владислав Сергеевич надулся и весомо произнес:
– Она по паспорту русская, кроме тех, кому положено, никто не знает, что в ней есть еврейская кровь! – Он угрожающе посмотрел на Женьку.
– Но она похожа, очень похожа на еврейку! – Даша необычно для себя осмелела.
– Ничуть. То есть нисколько. Не похожа. Никто не знает, – отрубил Владислав Сергеевич и удовлетворенно посмотрел на свою жену.
Даша с надеждой на поддержку взглянула на Евгению Леонидовну, но та, клюнув горбатым носом, согласно кивнула мужу курчавой головой. Как только Владислав Сергеевич перевел взгляд с Евгении Леонидовны на свою рюмку коньяка, она пожала плечами и улыбнулась Даше заговорщицкой улыбкой. Этой улыбкой она выразила то, что ни за что не выразила бы словами, – Владислав Сергеевич, конечно же, говорил очевидные глупости, но она не чувствовала неловкости перед первой встречной Женькиной подружкой и гордилась собой, легко управляющей мужем-начальником.
Подруги. Начало 80-х
– Девочки, где будем встречать Новый год?
Марина, поджав под себя ноги, сидит в кресле, в руке у нее пятая за последний час сигарета.
– Маринка, отрасти бороду! – предлагает ей Алка, лежащая с Дашей на диване под одним одеялом. – Ты не выпускаешь изо рта сигарету, как капитан дальнего плавания трубку! Зачем ты так много куришь?
На Алкиной груди стоит пепельница, они с Дашей тоже курят, только они одну сигарету, а Маринка пять.
– Чем больше я курю, тем меньше я толстею, – заявляет Маринка и тут же цитирует свою любимую книгу. – Кстати, Дашка, не найдется ли у тебя сгущенки или меда?
– Застрянешь в дверях, и придется мне вешать полотенца на твои задние лапы! – машинально отвечает цитатой Даша.
Входит Соня.
– Девочки, вы хотите есть? А ты, Марина?
У подруг хорошая реакция, Марина прячет окурок за спину, а Даша с Алкой моментально суют пепельницу под одеяло.
– Вы что, курили, девчонки? – спрашивает Соня. – Кажется, пахнет…
– Нет-нет. – Алка и Даша смотрят на Соню честными глазами.
Из-под одеяла, как назло, плывет дымок. Маринка, делая вид, будто почесывает голову, машет рукой, разгоняя клубы дыма. Недовольная Соня уходит от них, укоризненно вздыхая.
– Фу, какая глупость! Мы уже на третьем курсе, нам, между прочим, по двадцать лет, ты, Дашка, могла
