– Отчего она умерла?
– От болезни сердца.
– Так. Продолжайте.
– Смерть вашей дочери дала возможность причинить серьезный, страшный ущерб человеку, очень мне близкому, и виновниками этого злодеяния, как мне стало известно, были двое людей. Один из них – сэр Персиваль Глайд.
– Вот как!
Я внимательно смотрел на нее, чтобы увидеть, не вздрогнет ли она при внезапном упоминании его имени. Но ни один мускул в ней не дрогнул. Она смотрела прямо мне в глаза, по-прежнему сурово, недоверчиво и неумолимо.
– Вам, может быть, интересно, – продолжал я, – каким образом смерть вашей дочери могла стать орудием этого злодеяния?
– Нет! – сказала миссис Катерик. – Мне совсем неинтересно. Это ваше дело. Вы интересуетесь моими делами – я не интересуюсь вашими.
– А вы не спросите, почему я говорю об этом в вашем присутствии? – настаивал я.
– Да. Я спрашиваю.
– Я говорю об этом с вами, ибо твердо решил призвать сэра Персиваля к ответу за содеянное им злодеяние.
– Какое мне дело до этого?
– Вы сейчас узнаете. В прошлом сэра Персиваля есть некоторые происшествия, с которыми мне необходимо познакомиться. Вы их знаете, поэтому я пришел к вам.
– О каких происшествиях вы говорите?
– О происшествиях, имевших место до рождения вашей дочери, в Старом Уэлмингаме, когда ваш муж был причетником тамошней приходской церкви.
Барьер непроницаемой сдержанности, который она воздвигала между нами, рухнул. Я увидел, что глаза ее злобно сверкнули, а руки начали беспокойно разглаживать платье на коленях.
– Что вы знаете об этих происшествиях? – спросила она.
– Все, что могла рассказать мне о них миссис Клеменс, – отвечал я.
На мгновение ее холодное, суровое лицо вспыхнуло, руки замерли – казалось, взрыв гнева готов был вывести ее из равновесия. Но нет, она поборола свое растущее раздражение, откинулась на спинку стула, скрестила руки на своей широкой груди и с саркастической улыбкой посмотрела мне в глаза с прежней невозмутимостью.
– А! Теперь я начинаю все понимать, – сказала она. Ее укрощенный гнев проявлялся только в нарочитой насмешливости ее тона. – Вы имеете зуб против сэра Персиваля и хотите отомстить ему с моей помощью. Я должна рассказать вам и то, и это, и все прочее о сэре Персивале и о самой себе, не так ли? Да неужели? Вы суете нос в мои личные дела. Вы думаете, что перед вами женщина с погибшей репутацией, живущая здесь с молчаливого и презрительного согласия окружающих, которая согласится сделать все, что бы вы ни попросили, от страха, что вы можете уронить ее в глазах ее сограждан. Я вижу вас насквозь – вас и ваши расчеты. О да! И меня это смешит. Ха-ха!
Она на минуту умолкла, руки ее напряглись, и она засмеялась про себя – глухо, грубо, злобно.
– Вы не знаете, как я жила здесь и что я здесь делала, мистер как бишь вас? – продолжала она. – Я расскажу вам, прежде чем позвоню и прикажу выгнать вас вон. Я приехала сюда обиженной и униженной – приехала сюда, потеряв свое доброе имя, с твердой решимостью обрести его вновь. Прошли многие годы – и я обрела его. Я всегда держалась как равная с самыми почтенными лицами в городе. Если они и говорят что-либо про меня, они говорят об этом тайно, за моей спиной, они не могут, не смеют говорить об этом открыто. Моя репутация незыблема в этом городе, и вам не удастся ее пошатнуть. Священник здоровается со мной. Ага! Вы на это не рассчитывали, когда ехали сюда? Пойдите в церковь, расспросите обо мне – вам скажут, что у миссис Катерик есть свое место в церкви наравне с другими, и она платит за него аккуратно в положенный день. Пойдите в городскую ратушу. Там лежит петиция – петиция от моих уважаемых сограждан о том, чтобы бродячему цирку было запрещено появляться в нашем городе, дабы не нарушать наши моральные устои. Да! Наши моральные устои. Только сегодня утром я поставила свою подпись под этой петицией. Пойдите в книжную лавку. Там собирали подписку на издание проповедей нашего священника под названием: «В вере спасение мое». Моя фамилия стоит в числе подписавшихся. В церкви во время сбора после проповеди о благотворительности жена доктора положила на тарелку только шиллинг – я положила полкроны. Церковный староста Соуард собирал пожертвования – он поклонился мне. Десять лет назад он сказал Пигруму – аптекарю, что меня следует привязать к телеге и выгнать из города плетью. Ваша мать жива? Разве ее настольная библия лучше моей? Уважают ли ее лавочники и торговцы, как уважают меня? Она всегда жила по своим средствам? Не была мотовкой? Я никогда не брала в долг. Я никогда не была мотовкой. А! Вот идет священник. Смотрите, мистер как-бишь-вас, смотрите сюда!
Она вскочила со стремительностью молодой женщины, бросилась к окну, выждала, пока священник поравнялся с ней, и торжественно поклонилась. Священник церемонно поднял шляпу и прошел мимо. Миссис Катерик опустилась на стул и посмотрела на меня с мрачным злорадством.
– Вот! – сказала она. – Что вы теперь думаете о женщине с погибшей репутацией? Как выглядят теперь ваши расчеты?
Необычный путь, избранный ею в борьбе за самоутверждение, удивительное фактическое доказательство восстановленной ее репутации, которое она только что мне представила, так меня ошеломили, что я слушал ее в немом изумлении. Однако это не помешало мне предпринять новую попытку застичь ее врасплох. Если б я сумел вывести ее из равновесия, в припадке гнева она могла проговориться и дать мне ключ к разгадке.
– Как выглядят теперь ваши расчеты? – повторила она.
– Так же, как они выглядели, когда я вошел, – отвечал я. – Я не сомневаюсь в прочности положения, которое вы завоевали в этом городе, и не собираюсь подрывать его, даже если б мог. Я приехал к вам, убежденный, что сэр Персиваль, насколько мне известно, – ваш враг так же, как и мой. Если мне есть за что ненавидеть сэра Персиваля, вам тоже есть за что его ненавидеть. Можете отрицать это сколько хотите, можете не доверять мне сколько вам угодно, можете гневаться на меня, но из всех женщин в Англии вы, если только у вас есть самолюбие, – вы именно та женщина, которая должна была бы помочь мне уничтожить этого человека.
– Уничтожайте его сами, – сказала она. – Потом возвращайтесь. Тогда посмотрим.
Она проговорила эти слова тоном, каким раньше еще не разговаривала, – отрывисто, яростно, мстительно. Я потревожил гнездо многолетней змеиной ненависти, но только на миг. Как притаившееся пресмыкающееся, эта ненависть вдруг проявилась, когда миссис Катерик жадно подалась вперед ко мне. Как притаившееся пресмыкающееся, эта ненависть спряталась, когда она мгновенно выпрямилась опять на своем стуле.
– Вы мне не доверяете? – сказал я.
– Нет.
– Вы боитесь?
– Разве это на меня похоже?
– Вы боитесь сэра Персиваля Глайда?
– Кто, я?!
Ее лицо загорелось, руки ее снова зашевелились на коленях. Я настойчиво продолжал, не давая ей ни минуты для передышки.
– Сэр Персиваль занимает высокое положение в обществе, – сказал я. – Неудивительно, если вы его боитесь. Сэр Персиваль – влиятельный человек, баронет, владелец прекрасного поместья, потомок знатной семьи...
Она несказанно изумила меня взрывом хохота.
– Да, – повторила она с горчайшим, неописуемым презрением. – Баронет, владелец прекрасного поместья, потомок знатной семьи! Да, конечно! Знатной семьи – особенно по материнской линии...
Мне было некогда раздумывать над словами, которые вырвались у нее, но я почувствовал, что, как только я буду за порогом ее дома, над ними стоит призадуматься.
