появляться в течение долгого времени на страницах этого повествования.
С точки зрения рассудка и закона, в представлении родственников и знакомых, в соответствии со всеми официальными обрядами цивилизованного общества «Лора, леди Глайд» была похоронена рядом с матерью на кладбище в Лиммеридже. Вычеркнутая при жизни из списка живых, дочь покойного Филиппа Фэрли и жена благополучно здравствующего сэра Персиваля Глайда, баронета, была жива для своей сестры и меня, но для всего остального мира ее не было, она умерла. Умерла для своего родного дяди, который отказался от нее, умерла для слуг, не узнавших ее, для официальных лиц, передавших ее состояние в руки ее мужа и тетки, для моей матушки и сестры, считавших, что я введен в заблуждение, жестоко обманут искательницей приключений и являюсь жертвой наглого мошенничества. В глазах общества и закона, с точки зрения морали, социально, формально – она умерла.
Но она жила! Жила в бедности, в изгнании. Жила для того, чтобы безвестный учитель рисования мог выиграть битву во имя ее и вернуть ей право снова числиться в списках живых.
Когда ее лицо предстало передо мной, не шевельнулось ли во мне подозрение, подкрепленное тем, что мне, лучше чем кому бы то ни было, было известно о необыкновенном сходстве между нею и Анной Катерик? Нет, ни тени подозрения, ни намека на него – с той минуты, когда она откинула свою вуаль, стоя подле надгробной надписи, гласившей о ее кончине.
Прежде чем в тот день зашло солнце, прежде чем исчез из наших глаз ее дом, навсегда закрывший перед ней двери, – прощальные слова, произнесенные мною при отъезде из Лиммериджа, прозвучали вновь. Я повторил их – она их вспомнила. «Если когда-нибудь настанет время, когда преданность всего моего сердца и все силы мои смогут дать вам хоть минутное счастье или уберечь вас от минутного горя, вспомните о бедном учителе рисования...» Она, помнившая так смутно тревогу и ужас более позднего времени, вспомнила эти слова и доверчиво склонила свою усталую головку на грудь человека, произнесшего их. В ту минуту, когда она назвала меня по имени, когда она сказала: «Они старались заставить меня позабыть обо всем, Уолтер, но я помню Мэриан и помню вас!» – в ту минуту я, давно отдавший ей мою любовь, посвятил ей всю свою жизнь и возблагодарил бога, что могу это сделать. Да! Пробил час. За многие тысячи миль, через дремучие дикие леса, где гибли более крепкие и сильные, чем я, мои товарищи, через смертельные опасности, трижды мне грозившие и трижды мною преодоленные, рука, ведущая людей по темной дороге судьбы, вела меня к этому часу. Любовь, которую я ей обещал, преданность всего моего сердца, все мои силы я мог теперь открыто положить к ее ногам. Она была беспомощна и отвержена, прошла через страшное испытание, красота ее поблекла, ум померк, у нее не осталось ничего, не осталось даже места среди живых... По праву ее несчастья, по праву ее одиночества она была наконец моей! Моей, чтобы поддержать ее, защитить, утешить, воскресить. Моей, чтобы я любил и почитал ее, как отец, как брат. Моей, чтобы восстановить ее в правах, жертвуя всем: моим добрым именем, дружественными связями, рискуя собственной жизнью в неравной борьбе со знатными и всесильными, в длительной борьбе с вооруженным до зубов Обманом, который пока что торжествовал над Правдой.
Мое положение описано, мои побуждения известны. Остается рассказать об истории встречи Лоры и Мэриан.
Расскажу ее не со слов, часто бессвязных и непоследовательных, самих рассказчиц, но излагая факты, ставшие мне известными. Это будет ясный и точный отчет о том, что произошло с ними. Я должен его написать как для самого себя, так и для моего поверенного. Таким образом, запутанный клубок событий будет распутан наиболее быстро, вразумительно и точно.
История Мэриан начинается там, где кончается рассказ домоправительницы.
Домоправительница рассказала Мэриан про отъезд леди Глайд из Блекуотер-Парка и об обстоятельствах, которые ему сопутствовали.
Несколько дней спустя (сколько дней прошло, миссис Майклсон не могла вспомнить, так как в то время ничего не записывала) было получено письмо от графини Фоско, извещавшее о последовавшей в доме графа Фоско внезапной смерти леди Глайд. Даты в письме не упоминались. Миссис Майклсон предоставлялось, на ее собственное усмотрение, сразу же сообщить мисс Голкомб эту печальную весть или же подождать, пока здоровье мисс Голкомб не окрепнет.
Посоветовавшись с мистером Доусоном (который до этого по нездоровью не мог возобновить врачебное наблюдение за мисс Голкомб), по его указаниям и в его присутствии миссис Майклсон сообщила мисс Голкомб прискорбное известие в тот же день, как получила письмо от графини, или днем позже. Не будем останавливаться на впечатлении, которое произвело на Мэриан сообщение о внезапной смерти леди Глайд. Скажем только, что она смогла уехать из Блекуотер-Парка через три недели после этого. В Лондон она поехала в сопровождении домоправительницы. Там они расстались, и миссис Майклсон дала мисс Голкомб свой адрес на случай, если он в будущем понадобится.
Расставшись с домоправительницей, мисс Голкомб сейчас же отправилась в юридическую контору Гилмора и Кирла посоветоваться с последним, так как сам мистер Гилмор отсутствовал. Она сказала мистеру Кирлу о том, что считала необходимым скрыть от всех (включая и домоправительницу миссис Майклсон), – о своих подозрениях по поводу обстоятельств, при которых, как ей объяснили, умерла леди Глайд.
Мистер Кирл, ранее доказавший свою готовность дружески служить интересам мисс Голкомб, поспешил навести справки всюду, где это было возможно. Он действовал осторожно, так как учитывал щекотливый и опасный характер поручения, на него возложенного.
Чтобы исчерпать эту тему, следует упомянуть, что граф Фоско любезнейшим образом откликнулся на просьбу мистера Кирла сообщить ему подробности смерти леди Глайд, которые желала знать мисс Голкомб.
Затем мистер Кирл встретился с доктором Гудриком и двумя служанками графа Фоско. Ввиду невозможности установить точную дату отъезда леди Глайд из Блекуотер-Парка, ввиду показаний доктора и служанок, а также добровольных объяснений графа Фоско и его жены, поверенный мистер Кирл пришел к заключению, что подозрения мисс Голкомб ни на чем не основаны. Он решил, что горе, причиненное мисс Голкомб потерей любимой сестры, серьезно нарушило ее душевное равновесие. Он написал ей, что, по его мнению, подозрения, о которых она сообщила ему, не имеют под собой решительно никакой почвы. На этом содействие компаньона мистера Гилмора закончилось.
За это время мисс Голкомб, вернувшись в Лиммеридж, собрала там все дополнительные сведения, которые могла получить.
Первое сообщение о смерти племянницы мистер Фэрли получил от своей сестры, мадам Фоско, но и в этом письме никаких дат не упоминали. Он дал свое согласие на предложение графини похоронить леди Глайд рядом с ее матерью на кладбище в Лиммеридже. Сам граф Фоско сопровождал гроб с останками леди Глайд в Кумберленд и присутствовал на похоронах, имевших место 30 июля. Похороны были очень многолюдными и пышными. За гробом в знак памяти и уважения шли все обитатели деревни и окрестностей. На следующий день надгробная надпись (как говорили – предварительно начертанная рукой родной тетки умершей леди), с одобрения главы семьи, то есть мистера Фэрли, была выгравирована на памятнике, стоявшем над могилой.
В день похорон и на следующий день граф Фоско был гостем в Лиммеридже, но мистер Фэрли не пожелал лично повидать его. Они обменялись письмами. Граф Фоско познакомил мистера Фэрли с подробностями болезни и смерти его племянницы. В его письме не было даты, не было также никаких новых фактов, кроме уже известных. Но в приписке к письму говорилось об одном весьма примечательном обстоятельстве. Дело касалось Анны Катерик.
Содержание приписки сводилось к следующему.
Сначала мистера Фэрли уведомляли о том, что Анну Катерик (о которой он мог подробно узнать от мисс Голкомб, когда та приедет в Лиммеридж) проследили и нашли по соседству с Блекуотер-Парком и вторично водворили в психиатрическую лечебницу, откуда она когда-то бежала.
Затем мистера Фэрли предупреждали, что душевная болезнь Анны Катерик обострилась, оттого что она долго пребывала на свободе без медицинской помощи, и что ее безумная ненависть и подозрительность к сэру Персивалю Глайду (и ранее бывшая одним из пунктов ее помешательства) приняла теперь новую форму. Несчастная женщина была теперь во власти новой мании, связанной с сэром Персивалем, – она выдавала себя за его покойную жену, очевидно для того, чтобы досадить ему и возвыситься в глазах окружавших ее больных и сиделок. По-видимому, эта затея пришла ей в голову после того, как она добилась тайного свидания с леди Глайд, во время которого она собственными глазами убедилась в необыкновенном
