какие восхитительные часы испытали бы мы! Но сожаление напрасно! Мы разлучены в этой жизни, разлучены узами, которые оба оплакиваем, но которые оба должны уважать. Но, милый мой Юстас, за пределами этой жизни есть другой мир. Туда наши души улетят навстречу одна другой, там они сольются в небесном объятии, в блаженстве, запрещенном для нас на земле. Ваше ужасное положение, описанное в Вашем письме, — о, зачем, зачем Вы женились на ней? — вырвало у меня это признание. Пусть оно послужит Вам утешением. Но не показывайте никому мое письмо. Сожгите эти неосторожные строки и надейтесь, как надеюсь я, на лучшую жизнь, которую разделит с Вами Ваша Хелена».
Чтение этого жестокого письма вызвало вопрос со стороны одного из судей. Он спросил, не помечено ли письмо каким-нибудь числом и не прибавила ли писавшая его своего адреса.
Лорд-адвокат ответил, что в письме нет ни числа, ни адреса, по конверту же видно, что оно было отправлено из Лондона. «Но мы намереваемся, — прибавил он, — прочесть несколько отрывков из дневника, в которых имя, подписанное в конце письма, повторяется не раз, и мы, может быть, найдем средство отождествить личность писавшей и разрешить интересующий вас вопрос, милорд».
Затем приступили к чтению отрывков из дневника моего мужа. Первый отрывок написан был приблизительно за год до смерти миссис Макаллан. Вот он:
«С нынешней утренней почтой получил известие, сильно поразившее меня. Муж Хелены два дня тому назад внезапно умер от болезни сердца. Она свободна, моя возлюбленная Хелена, свободна! А я? Я связан с женщиной, с которой у меня нет общего чувства. Я сам сделал так, что Хелена теперь недоступна для меня. Теперь я понимаю (до сих пор я этого не понимал), как необходимо бывает иногда искушение и как легко решиться на преступление. Не лучше ли закрыть эту книгу на нынешний вечер? Я теряю рассудок, когда думаю или пишу о своем положении».
В следующем отрывке, помеченном несколькими днями позже, говорилось о том же.
«Величайшая глупость, какую только может сделать человек, это поддаться внезапному побуждению. Я поддался внезапному побуждению, когда решился жениться на женщине, которая теперь моя жена. Я был тогда уверен, что Хелена утрачена для меня навсегда. Она вышла замуж за человека, которому неосторожно дала слово прежде, чем встретилась со мной. Он был моложе и, по-видимому, сильнее меня. Мне казалось, что судьба моя решена. Хелена написала мне письмо, в котором простилась со мной на всю жизнь. Все мои надежды погибли, у меня не осталось в жизни никакой цели, я был лишен оживляющего стимула, который другие находят в необходимости трудиться. Какой-нибудь подвиг рыцарского самопожертвования — это, по-видимому, все, на что я был годен. Обстоятельства этого времени сложились как нарочно так, что я мог привести в исполнение эту роковую идею. Несчастная женщина, влюбившись в меня (Бог свидетель, что без всякого поощрения с моей стороны), в это самое время опрометчиво скомпрометировала свою репутацию. Я один мог заставить замолчать злые языки. Потеряв Хелену, я потерял всякую надежду на счастье в этой жизни. Все другие женщины казались мне одинаково непривлекательными. Великодушным поступком я мог спасти эту женщину. Почему было не сделать этого? Я поддался внезапному побуждению и женился на ней, женился так же необдуманно, как прыгнул бы в воду, чтобы спасти ее, если б она тонула, как прибил бы человека, который оскорбил бы ее при мне на улице.
А теперь женщина, для которой я принес эту жертву, стоит между мной и моей Хеленой, моей Хеленой, свободной излить все сокровища своей любви на человека, обожающего землю, к которой она прикасается ногами!
Безумный! Сумасшедший! Почему я не разобью себе голову о стену, которую вижу перед собой, когда пишу эти строки?
Мое ружье стоит в углу. Мне стоит только приложить дуло ко рту… Нет! Мать моя жива, любовь моей матери священна. Я не вправе прекращать самовольно жизнь, которую она дала мне. Я должен страдать и покоряться. О Хелена, Хелена!»
Третий отрывок, один из многих подобных, был написан за два месяца до смерти жены подсудимого.
«Новые упреки! Удивительная способность у этой женщины постоянно жаловаться…
Моих провинностей две: я теперь никогда не прошу ее играть мне и, когда она надевает новое платье единственно» для того, чтобы понравиться мне, я не замечаю этого. Не замечаю этого! Главное усилие моей жизни не замечать ее и того, что она делает. Мог ли бы я сохранить самообладание, если бы не старался быть как можно меньше наедине с ней? Я никогда не обращаюсь с ней грубо, никогда не употребляю в разговоре с ней резких выражений. Она имеет двойное право на мою снисходительность: она женщина и по закону моя жена. Я помню это, но я человек. Чем меньше я вижу ее, когда у нас нет гостей, тем больше шансов, что я сохраню самообладание.
Странно, почему она так противна мне? Она некрасива, это правда, однако я видел женщин еще более некрасивых, ласки которых я мог бы вынести без отвращения, какое возбуждают во мне ее ласки. Я скрываю это от нее. Она любит меня, бедная, и я жалею ее. Я желал бы быть способным к большему, я желал бы чувствовать к ней хоть небольшую долю такой любви, с какой она относится ко мне. Но нет, я могу только жалеть ее. Если б она согласилась жить со мной в дружеских отношениях и не требовать нежности, мы могли бы поладить. Но ей нужна любовь, ей нужна любовь!
О моя Хелена, у меня нет любви для нее, сердце мое принадлежит тебе! В прошлую ночь я видел во сне, что моя несчастная жена умерла. Сновидение было так живо, что я встал с постели, отворил ее дверь и прислушался. Ее спокойное правильное дыхание ясно слышалось в тишине ночи. Она спала крепким сном. Я затворил дверь, зажег свечу и начал читать. Хелена поглощала все мои мысли, мне стоило большого труда сосредоточивать внимание на книге. Но я боялся лечь в постель и увидеть опять во сне, что я свободен. Как ужасна моя жизнь! Как ужасна жизнь моей жены! Если бы дом загорелся, я не знаю, сделал ли бы я попытку спасти себя или ее».
Два последние из прочтенных отрывков были написаны еще позже.
«Луч счастья озарил наконец мое горькое существование.
Хелена уже покончила с трауром. После смерти ее мужа прошло достаточно времени, чтобы она могла появиться опять в обществе. Она делает теперь визиты друзьям в нашей части Шотландии, и так как мы родня, то весь свет считает несомненным, что она должна погостить несколько дней и в моем доме. Она пишет мне, что как бы ни был этот визит затруднителен для нас обоих, он должен быть сделан из приличия. Да будет благословенно приличие! Я увижу этого ангела в моем доме — и только потому, что общество Мидлотиана сочло бы странным, что она была в моей стороне и не заехала ко мне.
Но мы должны быть очень осторожны. Хелена пишет прямо: «Я приеду повидаться с Вами, Юстас, как сестра, а Вы должны принять меня как брат или не принимать. Я напишу Вашей жене и предложу свое посещение. Я не забуду — не забывайте и Вы — что я войду в Ваш дом с позволения Вашей жены».
Только бы мне увидеть ее! Для этого невыразимого счастья я готов покориться всему!»
Последний отрывок состоял только из нескольких строк:
«Новое несчастье! Жена моя заболела. Она слегла в постель от сильной ревматической простуды. Я боялся, что это помешает приезду Хелены в Гленинг, но в этом случае — я с удовольствием сознаюсь в этом — жена моя поступила превосходно. Она написала Хелене, что болезнь ее не настолько серьезна, чтобы надо было отложить посещение, и просила ее приехать в назначенное время. Это большая жертва со стороны моей жены. Ревнуя меня к каждой женщине моложе сорока, с которой мне случается встречаться, она ревнует меня, конечно, и к Хелене. Но она сдерживает это чувство и показывает, что доверяет мне. Я обязан выразить ей мою благодарность, и я сделаю это. Я даю себе слово быть впредь внимательнее к моей жене. Я сегодня нежно обнял ее и надеюсь, что она, бедная, не заметила, чего мне это стоило».
