гостьей и хозяйкой.
На вопрос о ее отношениях с подсудимым миссис Болл объявила с негодованием, что ни она, ни мистер Макаллан никогда не давали покойной миссис Макаллан ни малейшего повода к ревности. Навещая в Шотландии соседей своего родственника, миссис Болл не могла не побывать и в его доме. Поступив иначе, она возбудила бы толки. Она не отвергает, что мистер Макаллан ухаживал за ней, когда они оба были еще свободны, но он никогда не выражал своих чувств к ней после того, как она вышла замуж за другого и он женился на другой. С этих пор отношения их были невинными отношениями брата и сестры. Мистер Макаллан был джентльмен. Он знал, как он должен был держать себя относительно своей жены и относительно миссис Болл. Свидетельница не вошла бы в его дом, если бы не была вполне уверена в этом. Что касается показания помощника садовника, оно не что иное, как выдумка. Большая часть рассказанного им разговора сочинена им самым. Немногое, что было действительно сказано, было шуткой, и свидетельница тотчас же прервала разговор, как показал и помощник садовника. Мистер Макаллан обращался со своей женой ласково и внимательно. Он постоянно придумывал средства облегчить ее страдания от ревматической простуды, от которой она слегла в постель. Он говорил о ней не раз с самым искренним участием. В день ее смерти, когда она выгнала сто и свидетельницу из своей комнаты, он сказал свидетельнице: «Мы должны смотреть снисходительно на ревность этой бедной женщины, мы знаем, что мы ни в чем не виноваты против нее». С такой же покорностью он выносил с начала до конца все недостатки ее характера.
Весь интерес перекрестного допроса миссис Болл обвинительной властью был сосредоточен на последнем из предложенных ей вопросов. Напомнив ей, что, давая присягу, она назвала себя Хеленой Болл, лорд-адвокат сказал:
«На суде было прочитано письмо с подписью «Хелена». Потрудитесь взглянуть на это письмо. Не вами ли оно написано?»
Прежде чем свидетельница успела ответить, декан факультета опротестовал вопрос. Судьи приняли протест. Миссис Болл удалилась. Она обнаружила сильное смущение, когда увидала письмо. Этот признак был истолкован различно, но в целом показания миссис Болл усилили впечатление в пользу подсудимого, произведенное показаниями его матери.
Следующие свидетельницы, обе школьные подруги миссис Макаллан, дали показания, возбудившие новый интерес. Они представили недостававшее звено в цепи доказательств в пользу подсудимого.
Первая из свидетельниц объявила, что она говорила миссис Макаллан о мышьяке как о средстве для улучшения цвета лица. Сама она никогда не употребляла мышьяк, но она читала, что штирийские поселяне употребляют его для очищения лица и для того, чтобы придать себе общий вид полноты и здоровья. Она утверждала клятвенно, что однажды сообщила об этом миссис Макаллан.
Вторая свидетельница, присутствовавшая при вышеупомянутом разговоре, подтвердила показания первой и прибавила от себя, что по просьбе миссис Макаллан она достала книгу, в которой говорилось об употреблении мышьяка штирийскими крестьянками, и сама отправила ее по почте в Гленинг на имя миссис Макаллан.
В этом во всех других отношениях решительном показании был один слабый пункт. Перекрестный допрос обнаружил его. Каждой из дам поочередно был задан вопрос, выразила ли им миссис Макаллан прямо или косвенно намерение принимать мышьяк для улучшения цвета лица, и обе отвечали на этот важный вопрос отрицательно. Миссис Макаллан слышала о лекарстве и получила книгу, но о своих намерениях не сказала ничего. Она только попросила обеих подруг сохранить этот разговор в тайне.
Не нужно было быть юристом, чтобы увидеть роковой пробел в доказательствах защиты. Всякий разумный человек из присутствовавших в суде понимал, что для оправдания подсудимого необходимо было доказать, что мышьяк был передан им жене или, по крайней мере, что она старалась приобрести его. В таком случае подозрения, выраженные в показаниях подсудимого, получили бы подтверждение хотя и косвенное, но настолько сильное, чтобы убедить всякого непредубежденного и здравомыслящего человека. Могла ли защита доказать это? Не истощила ли она уже все свои ресурсы?
Толпа ждала с напряженным вниманием появления следующего свидетеля. Между людьми, хорошо знавшими ход дела, прошел шепот, что суд готовится выслушать старого друга подсудимого, человека, о котором уже не раз было упомянуто, мистера Декстера.
После краткого промежутка между присутствовавшими произошло внезапное движение, сопровождавшееся сдерживаемыми восклицаниями любопытства и удивления. В ту же минуту вызван был новый свидетель, названный странным именем:
«Мизериус Декстер».
Глава XX
КОНЕЦ СУДОПРОИЗВОДСТВА
Вызов нового свидетеля возбудил взрыв хохота. Причиной этого было отчасти странное имя, отчасти инстинктивное стремление всякой толпы, когда интерес ее возбужден до болезненного напряжения, хвататься за первое попавшееся развлечение, в какой бы форме оно ни представилось. Строгий выговор со стороны судей и угроза председателя «очистить зал суда» водворили порядок.
В зале царствовала глубокая тишина, когда появился новый свидетель. Это было странное существо, получеловек в буквальном смысле слова. Пока он катился в кресле по проходу, очищенному для него в толпе, покрывало, накинутое на кресло, скатилось, и удивленным глазам публики предстало человеческое туловище с головой и руками, но без всяких следов нижних конечностей. Уродство это было тем поразительно и ужасно, что по голове и туловищу это был человек необычайно красивый и стройный. Его длинные шелковистые волосы прекрасного каштанового цвета падали на сильные и стройные плечи. Лицо его дышало живостью и умом. Его большие ясные голубые глаза и длинные нежные руки были глазами и руками красивой женщины. Он имел бы слишком женственный вид, если бы не мужественные пропорции его шеи и груди и не длинная борода и усы более светлого каштанового оттенка, чем его волосы. Никогда более красивая голова и туловище не были так обижены природой, как в этом случае. Никогда природа не делала более прискорбного промаха, как при создании этого человека.
Он принял присягу (сидя, конечно, в кресле), объявил свое имя и, поклонившись судьям, попросил позволения сказать несколько слов публике перед началом своего» показания.
«Люди обыкновенно смеются, слыша впервые мое странное имя, — сказал он чистым, звучным голосом, достигшим до самых дальних углов залы. — Я могу сказать добрым людям, присутствующим здесь, что многие имена, обыкновенные у нас, имеют свое собственное значение. К числу их принадлежит и мое имя. Александр, например, по-гречески значит «помощник людей», Давид по-еврейски значит «возлюбленный», Франциск по-немецки значит «свободный». Мое имя по-латыни значит «несчастнейший». Оно было дано мне моим отцом вследствие уродства, которое вы все видите и с которым я родился. Вы не будете более смеяться над несчастнейшим, не правда ли?»
После этого объяснения он обратился к декану факультета:
«Господин декан, я к вашим услугам. Я прошу извинения, что задержал на минуту ход дела».
Все это было сказано с величайшей любезностью и добродушием, Допрашиваемый деканом факультета, он давал свои показания отчетливо и без малейшего признака смущения или колебания.
«Я гостил в Гленинге во время смерти миссис Макаллан, — начал он. — Доктор Джером и мистер Голл выразили желание повидаться со мной, так как подсудимый был слишком поражен смертью жены, чтобы исполнять свои обязанности хозяина дома. Доктора сообщили мне ужасное известие, что миссис
