заявил, что готов к официальным испытаниям. Вызваны были эксперты военного флота.
Сначала я сделал пять скоростных пикирующих полетов. Они должны были показать, что самолет будет пикировать до конечной скорости. Вопреки распространенному мнению, падающее в воздухе тело не будет все время увеличивать скорость падения. Оно увеличивает скорость только до определенного момента. Этот момент наступает тогда, когда сила сопротивления воздуха, созданная падающим телом, становится равной весу этого тела. Когда этот момент наступает, скорость падения перестает увеличиваться независимо от того, сколько времени после этого тело падает. Эту скорость называют конечной. Пикирующий самолет — это только падающее тело, но тело очень легко обтекаемое и поэтому достигающее очень большой конечной скорости. Человек, падающий в воздухе, не может достичь скорости, больше чем 120 миль[6] в час. Конечная же скорость пикирующего самолета на много больше.
Я действовал с величайшей осторожностью. Я поднялся на пятнадцать тысяч футов, чтобы сделать первое пике. Машина пошла вниз ровно и спокойно. Я вышел из пике при скорости в триста миль в час и снова поднялся для следующего пике. На этот раз я дошел до трехсот двадцати миль в час. Все шло отлично, насколько я мог судить. Но прежде чем приступить к двум следующим пике, я посадил машину для осмотра.
В следующих полетах я довел скорость пикирования до трехсот сорока и трехсот шестидесяти миль в час. При последнем пикировании я потерял семь тысяч футов. Это заставило меня еще раз тщательно удостовериться в том, что все в порядке. Все было на месте. Но я еще раз спустил самолет для осмотра перед последним скоростным пике.
Для финального пикирующего полета я поднялся на восемнадцать тысяч футов. Наверху было холодно, небо было ярко-синее. Я поднимался все время по ветру и поймал себя на том, что слишком уж методично контролирую полет. Насыщена ли смесь? В порядке ли шасси? Правильно ли установлен стабилизатор? Закреплены ли педали? Я был, пожалуй, чересчур методичен и осторожен, но чувствовал, что в моих мыслях нет обычной ясности. Было трудно дышать. Сказывалась высота. Не хватало кислорода. Я чувствовал себя как бы слегка опьяненным.
Я немного беспокоился за свои уши. Всегда, когда я пикировал с большой высоты, мне потом приходилось возиться с ними.
Я выключил мотор, сделал горку и ощутил мертвое, бесшумное падение: пикирующий полет начался. Стрелка спидометра ринулась по кругу, я услышал нарастающий рев мотора и свист натягивающихся троссов, я почувствовал напряжение, создаваемое нарастающей скоростью. Я видел, как стрелка альтиметра подскочила, а потом стала резко падать. Вниз до двенадцати тысяч футов. До одиннадцати с половиной. До одиннадцати. Я видел, как стрелка спидометра замедлила свой бег на втором круге. Я слышал, как рев мотора перешел в завывание, а свист троссов превратился в визг, и ощутил пытку ужасающей скорости. Я взглянул на стрелку спидометра, — она еле ползла по циферблату. Она сделала полтора оборота и как раз проходила цифры три восемьдесят. Я взглянул на альтиметр. Стрелка показывала: десять тысяч, девять с половиной, девять. Стрелка спидометра не двигалась и указывала три девяносто пять. Чувствовалось, что это конечная скорость. Чувствовалось отсутствие ускорения. Это можно было даже услышать. Вой мотора достиг предела. Вой троссов достиг предела. Я проверил высоту. Восемь с половиной. На восьми выйду из пикирования…
Вдруг что-то переместилось на доске с приборами и какой-то предмет задел меня по лицу. Я болезненно вспомнил оглушительный удар по голове, и как и в тот раз, шесть лет тому назад, судорога электрической искрой пронизала все мое тело. Я невольно бросил испытующий взгляд на крылья моего самолета, инстинктивно сжал ручку и стал выходить из пике. Пока самолет выравнивался, я плохо отдавал себе отчет в том, что произошло. Но в сознании уже брезжила холодная ясность, сменяющая страх. Когда я выравнял самолет и все стало на свое место, голова моя прояснилась, я убедился, что мне ничего не грозит. От сотрясения у одного из приборов разбилось стекло и отскочила стрелка — только и всего. Я чувствовал себя разбитым и был взбешен, что такой пустяк так сильно меня взволновал.
Я посмотрел на альтиметр. Он показывал пять тысяч футов. Я сообразил, что пикировал одиннадцать тысяч футов и две тысячи футов потратил на выравнивание.
Мои уши испытывали сильное давление. Я зажал обе ноздри. Давление изнутри усилилось — ушам стало легче. Они хорошо перенесли пикирующий полет.
Я посадил самолет для вечернего осмотра и решил отпраздновать свой успех. На голубом небе собирались перистые облака, и я решил, что погода испортится и я могу не беспокоиться насчет завтрашнего полета. Чтобы проверить себя, я пошел в бюро погоды аэродрома.
— Какая погода на завтра? — спросил я. — Надеюсь, ужасная?
— Кажется, что так, — сказал метереолог. Он заглянул в свои таблицы. — Да, конечно…
— Наверняка? — нажимал я на него. Он снова просмотрел свои таблицы.
— Да, — подтвердил он, — без всякого сомнения. Вы не сможете летать завтра.
— Чудесно, — воскликнул я, слегка удивив его. Он не совсем понял, в чем дело.
Утром, действительно, погода была препаршивая. Нельзя было разглядеть, что делается на другом конце аэродрома. Даже птицы передвигались пешком. Инженеры горевали. Им хотелось продолжать испытания. Я был вне себя от радости. Мне везло. Но я слишком усердно отпраздновал свою удачу.
Уже к полудню туман стал подниматься. Инженеры пришли в хорошее настроение. С возрастающим беспокойствам следил я за тем, как прояснялось небо и рассеивался туман. Спустя невероятно короткий промежуток времени на небе осталось лишь несколько облачков. Меня буквально мутило, но сияющие инженеры распорядились о выводе самолета на поле.
Пока механики обогревали самолет, я зашел в буфет выпить чашку кофе.
Вернувшись к ангару, я влез в самолет, чтобы сделать первые два пике из следующей серии. Вместо скоростных испытаний надо было опробовать самолет на выход из пике. Вот тогда-то я и понял, для чего служит акселерометр.
Я знал, что акселерометр показывает силу, действующую на самолет при выходе его из пикирующего полета. Эта сила выражается в единицах g, или силы тяжести. Я знал, что в горизонтальном полете акселерометр показывает одно g. Это означает, помимо всего, что меня прижимает к сиденью с силой, равной моему собственному весу, то есть ста пятидесяти фунтов[7]. При выходе из пике меня прижмет к сиденью во столько раз сильнее, во сколько раз центробежная сила повысит число g. Я знал, что мне нужно выйти из пикирующего полета после десяти тысяч футов отвесного планирования с такой резкостью, чтобы повысить число g до девяти. Меня прижмет к сиденью с силой, в девять раз большей моего собственного веса, то есть с силой в тысячу триста пятьдесят фунтов. Я знал, что это дает большую перегрузку самолету, поэтому военное министерство предложило мне это сделать; им хотелось узнать, выдержит ли самолет такую перегрузку. Но я не знал другого. Не знал, что такое давление будет значить для меня самого. Я не имел никакого представления о том, что такое — выход из пике при девяти g для летчика.
Я решил начать пикирующие полеты с трехсот миль в час и увеличивать скорость пикирования для каждого из следующих четырех полетов на двадцать миль в час — так же, как я делал при скоростных пике. Из первого пике я решил выйти с пятью с половиной g. В следующих я решил увеличивать резкость выхода на одно g. Таким образом, из четвертого пике, при скорости в триста шестьдесят миль в час, я решил выйти с восемью с половиной g. Затем я собирался сделать большое заключительное пике с десяти тысяч футов до конечной скорости и выйти из него с девятью g.
Я поднялся до пятнадцати тысяч футов и, пикируя, нагнал скорость до трехсот миль в час. Потом взял ручку на себя и стал следить за акселерометром. Машина пошла вверх, и меня прижало к сиденью. Центробежная сила, — огромное невидимое чудовище, — вдавливала мою голову в плечи и так прижимала меня к сиденью, что мой позвоночник сгибался, и я стонал под этой тяжестью. Кровь отлила от головы, в глазах темнело. Сквозь сгущающуюся дымку я смотрел на акселерометр и неясно различал, что прибор показывает пять с половиной. Я освободил ручку и последнее, что я увидел, была стрелка акселерометра, движущаяся обратно к единице. Я был слеп, как летучая мышь. У меня страшно кружилась голова. Я посмотрел по сторонам на крылья самолета. Я их не видел. Я ничего не видел. Я посмотрел туда, где должна была быть земля. Спустя недолго она начала показываться, словно из утреннего тумана. Зрение возвращалось ко мне, так как я освободил ручку и уменьшил давление. Вскоре я снова стал хорошо видеть.
