шаг, чтобы поблагодарить сэра Патрика и спросить: действительно ли он оценивает поведение Джеффри так, как на то намекала Бланш. Они проговорили не менее десяти минут. Сэр Патрик заверил ее, что Бланш верно представила его мнение. Еще он добавил, что убежден: в ее случае поспешность оправдана; и она поступит разумно, если сделает первый шаг к тому (с помощью сэра Патрика), чтобы разъехаться с супругом. «Пока он держит вас под одной крышей с собой, — сказал сэр Патрик, — он будет играть на нашем желании освободить вас от гнета совместной жизни с ним; и будет вытягивать из брата (под личиной кающегося мужа) более выгодные для себя условия. Я жду условного сигнала в вашем окне сегодня же, будем действовать, не откладывая. Вам лишь нужно добраться до двери в саду, а остальное предоставьте мне — я буду держать вас в надежном месте, пока ваш муж не согласится жить врозь и не подпишет соответствующую бумагу». Этими словами он подстегнул Анну к решительным действиям. Она, в свою очередь, обещала следовать его наставлениям. Когда она вернулась в гостиную, Джеффри и словом не обмолвился о ее отсутствии. Потом они вдвоем возвращались в Фулем в экипаже его брата; и снова никаких вопросов. Исходя из того, что было ей известно, какой напрашивался вывод? Могла ли она заглянуть в душу сэру Патрику и увидеть, что свое мнение он скрывает намеренно: признайся он, что испытывает за нее тревогу, и ее энергия будет парализована? Нет, видеть этого она не могла. И приняла фальшивые уверения за чистую монету. Не терзаясь сомнениями, она довольствовалась (а что ей оставалось делать?) точкой зрения, высказанной сэром Патриком, и на основании собственных наблюдений поверила в его правоту.
Надвигались сумерки, и Анна почувствовала утомление — естественный результат бессонной ночи. Она позвонила в колокольчик, чтобы попросить чаю.
На зов колокольчика явилась Эстер Детридж. Вместо обычного кивка она постояла в раздумье, потом принялась писать на своей дощечке. Написала она вот что:
«Служанка уехала, и у меня работы невпроворот. Если вы согласитесь выпить чай в столовой, мне не надо будет еще раз сюда подниматься».
Анна без раздумий подчинилась просьбе.
— Вы больны? — спросила она, даже при тусклом свете заметив, что в манерах Эстер произошла какая-то странная перемена.
Не поднимая глаз, Эстер покачала головой.
— Что-нибудь случилось, и вы сильно огорчены?
Снова отрицательный ответ.
— Может быть, вас обидела я?
Внезапно Эстер подалась вперед; внезапно глянула Анне прямо в глаза; потом издала приглушенный стон, будто стонала от боли, и поспешила вон из комнаты.
Придя к выводу, что она, сама того не желая, как-то обидела Эстер Детридж, Анна решила вернуться к этому предмету при первой благоприятной возможности. А пока надо идти вниз. Дверь в столовую была широко распахнута, и она увидела Джеффри: сидя за столом он писал письмо, а рядом стояла роковая бутылка бренди.
После того что ей сказал мистер Спидуэлл, она была обязана вмешаться. И она исполнила свой долг, не колеблясь ни секунды.
— Извините, что позволяю себе отрывать вас от дел, — сказала она. — Но вы, наверное, забыли, что сказал вам об этом мистер Спидуэлл.
Она показала на бутылку. Джеффри взглянул на бренди; потом снова на письмо — и раздраженно покачал головой. Она попыталась воззвать к его разуму второй раз — с тем же успехом. Он буркнул лишь: «Ладно!» непривычно глухим голосом и продолжал писать. Напрашиваться на третий щелчок по носу Анна не пожелала. Она прошла в гостиную.
Письмо, над которым корпел Джеффри, было ответом миссис Гленарм — та сообщала, что уезжает из города. Когда Анна заговорила с Джеффри, он уже добрался до самого конца. Два последние предложения гласили:
«Возможно, очень скоро мне будет о чем вам сообщить. Никуда завтра не уезжайте и ждите от меня известий».
Запечатав конверт, он опорожнил стакан разбавленного бренди; подождал, глядя через открытую дверь. Когда по коридору с чайным подносом прошествовала Эстер Детридж и вошла в гостиную, он подал условный сигнал — позвонил в колокольчик. Выйдя из гостиной, Эстер прикрыла за собой дверь.
— Она надолго обосновалась за чаем? — спросил Джеффри, снимая тяжелые ботинки и надевая домашние туфли, стоявшие наготове.
Эстер наклонила голову.
Он указал в сторону лестницы.
— Идите первой! — велел он. — Только без фокусов! И без шума!
Она стала подниматься по лестнице. Джеффри медленно пошел следом. Он выпил всего один стакан разбавленного бренди, но поступь его была неверной. Держась одной рукой за перила, другой ведя по стене, он добрался доверху; остановился, на миг прислушался; потом за Эстер вошел в свою комнату и мягко повернул ключ в замке.
— Итак? — спросил он.
Она стояла неподвижно посреди комнаты, будто была не живым человеком, а машиной, которая так и будет стоять, пока ее не включат. Поняв, что говорить с ней бесполезно, он притронулся к ней (при этом испытав странное ощущение, будто в нем что-то сжалось) и указал на стену-перегородку.
Прикосновение заставило ее очнуться. Медленно, с отсутствующим лицом — точно лунатик — она подошла к оклеенной обоями стене; встала на колени у плинтуса; и, выдернув два маленьких острых гвоздика, подняла длинную полосу обоев, отклеенную от слоя штукатурки. Встав на стул, она свернула полосу обоев наверх, чтобы не мешала, и прибила к перегородке двумя гвоздиками, которые держала наготове.
В последних блеклых лучах уходившего дня Джеффри посмотрел на стену.
Взору его предстало дупло. На расстоянии примерно трех футов от пола дранка была выпилена, штукатурка отодрана по кускам, и получилась дыра, вполне достаточная по высоте и ширине, чтобы человеческие руки свободно действовали в любом направлении. Дыра была сквозная. Проникнуть в соседнюю комнату глазу или руке мешали только обои на той стороне.
Эстер Детридж слезла со стула и знаками показала: нужен свет.
Джеффри вытащил из коробка спичку. Странная дрожь, уже завладевшая его ногами, теперь охватила и руки. Он слишком сильно чиркнул спичкой и сломал ее. Вытащил другую, но на сей раз чиркнул слишком слабо — спичка не загорелась. Эстер забрала у него коробок. Зажгла свечу, опустила ее к полу и показала на плинтус.
У той части стены, откуда была снята полоса обоев, из пола торчали два крюка. Вокруг них несколько раз была обмотана скрученная вдвое тонкая и крепкая бечевка. Ее свободные концы были аккуратно смотаны и прижаты к плинтусу. Другие же концы, туго натянутые, исчезали в двух маленьких отверстиях, просверленных в стене на высоте одного фута от пола.
Смотав бечевку с крючков, Эстер поднялась и свечой осветила дыру в стене. Стали видны еще два куска тонкой бечевки, они свободно лежали на неровном основании дупла. Потянув за эти верхние бечевки, Эстер подняла свободно висевшую полосу обоев в соседней комнате: нижние бечевки, до сих пор прочно и надежно прижимавшие полосу к нетронутой части стены, заскользили в своих отверстиях, и обои беспрепятственно пошли наверх. По мере того как они поднимались, Джеффри замечал тонкие и длинные клочки ваты, через равные промежутки приткнутые к оборотной стороне обоев, чтобы они двигались бесшумно, не скреблись о стену. Полоса поднималась все выше, выше, и вот ее уже можно втащить через дыру и, чтобы не мешала, тоже закрепить наверху гвоздиками. Проделав это, Эстер посторонилась, уступая место Джеффри. Сквозь стену он увидел комнату Анны! Тихонько раздвинул легкие занавеси над ее кроватью. Вот и подушка, на которой ночью будет лежать ее голова, и ему ничего не стоит достать ее руками!
Коварство этого смертоносного замысла заставило его похолодеть. Нервы его не выдержали. Он испуганно отпрянул, исполненный чувством вины, и огляделся по сторонам. На столике возле его кровати лежала плоская фляга бренди. Он схватил ее, осушил одним глотком и сразу пришел в себя.
Жестом он велел Эстер приблизиться.
