– Простите?
– У них артезианская скважина около Роувел. Вкуснейшая, чистейшая вода. Это и есть секрет Тоухи.
Мы продолжали пить пиво. Время от времени Сермэк, казалось, морщился (или что-то в этом роде), держа руку на животе.
– Как поживает ваш дядя? – спросил Сермэк, ставя полупустую бутылку на мраморную столешницу. – У него камни в почках, как я понял.
– Как... да... – замычал я, испугавшись, что Сермэк помнит меня и поручительство дяди. – В самом деле. Но он... да... думаю, выздоровел.
Сермэк тяжело покачал головой:
– От этого никогда не выздоравливают. Знаете, у меня то же. Проклятые камни! Когда выходят, впечатление, что мочишься битым стеклом.
Вдруг я сообразил, что Сермэк не помнит, что оказал мне протекцию. Он просто выдает домашнюю заготовку за экспромт.
Мэр предложил мне вторую бутылку, но я отказался: я уже выпил у Барни три или четыре, и это давало о себе знать. Этот парень был слишком ловким, слишком хитрым, чтобы иметь с ним дело в подпитии.
– Думаю, мне нужно сразу перейти к делу, – сказал он. – Вы человек занятой, не хочу попусту отнимать у вас время.
Он сказал это совершенно искренне, так, будто бы он не чувствовал иронии в том, что мэр Чикаго не хочет понапрасну тратить время одного из полицейских. Одного из бывших полицейских, и тем не менее.
– Я хочу, чтобы вы это забрали, – сказал он и протянул руку назад. Подошел Миллер и, вынув что-то из внутреннего кармана, вложил в руку мэра.
Это был мой значок.
– Этого я сделать не могу, – отрезал я. Очевидно, Сермэк не расслышал.
– Что я имею в виду, – пояснил он, кладя значок на мраморную столешницу, – вы присоединитесь к одному из моих отрядов по борьбе с бандитами. Знаете, у нас ведь приближается Всемирная выставка, и я должен сдержать свои обещания. И я свои обещания выполню, Нейт! Могу я вас называть Нейтом?
– Конечно, – заверил я, кивнув. Сермэк хлебнул пива и продолжил:
– С беззаконием мне не по пути, Нейт. Я обещал Чикаго, что выгоню этих гангстеров из города, и, черт меня побери, я собираюсь это сделать. Я не позволю им играть в их грязные игры на Выставке.
Я кивнул.
– Вчерашний день – пример того, что нам нужно делать в отношении этих бандитов. Вы – так же, как и сержанты Миллер и Лэнг и еще кое-кто из моих помощников – будете приведены к присяге как облеченный правами коронера[10], так что сможете в любой момент отправиться в графство Кук, чтобы арестовать этих гангстеров.
– Ваша Честь, – возразил я, – вчера я кого-то подстрелил. Но не собираюсь больше делать что-нибудь подобное.
Он поднялся, лицо его побагровело. И тут он взорвался.
– Это война! Это, черт возьми, война! Вы это понимаете?! Я даю вам редкую возможность, за которую любой другой коп в городе отдал бы одно яйцо, а вы... Вы!
Скривившись, он прижал ладонь к животу.
– Извините, – сказал он и вышел.
Я снова услышал Поля Уайтмана, но уже приглушенно. Миллер, стоя у окна и вглядываясь в парк Гранта, заметил:
– Лучше слушай мэра.
Я не проронил ни слова.
Снова зашумела вода, и вернулся уже не такой бодрый Сермэк. Ему было чуть за пятьдесят, но сейчас он показался мне стариком.
Мэр сел.
– Я кое-что обещал во время предвыборной кампании. Сказал, что спасу репутацию Чикаго. Сказал, что выкину гангстеров. Обещал городским «шишкам», что город станет безопасным к Всемирной выставке. К Выставке, которая восстановит достоинство Чикаго, его репутацию.
– Вы на самом деле думаете, что репутация Чикаго улучшится благодаря вчерашнему случаю? – спросил я. Казалось, на минуту он задумался.
– Мы показали им, на что способны.
– Однако многие другие назовут это просто «заметанием следов» после резни в день святого Валентина, вот так.
Он быстро глянул на меня: было похоже на то, что открылась печная заслонка и в лицо мне полыхнул жар.
– С чего бы это, черт побери?
– Очень просто, – объяснил я, стараясь отвлечь себя от мысли, что, кажется, свалял дурака. – Эти неистовые газетные заголовки только усугубляют кровавую репутацию города, и в не меньшей степени, чем те, кто нажимал на курок.
Он молитвенно сложил ладони.
– Ну что ж, вчерашний день прошел не совсем так, как задумывался, но предположим, что того молодого человека в окне не оказалось бы. Предположим, что в той комнате умер бы один только Фрэнк Нитти. Мы через прессу демонстрируем наши возможности тем же гангстерам, публике, правительству...
– Но при этом умер отнюдь не Фрэнк Нитти. Это прискорбно, не правда ли, Ваша Честь? Люди видят полицейский налет, несколько человек ранены, а крупная рыба ушла. Нитти выпал из обоймы, ладно, – только ведь он снова выплывает. Нитти выживет.
Сермэк кивнул, внезапно запутавшись.
– Да, – сказал он. – Боюсь, что вы правы... – Он помолчал, как бы опустив слово «к несчастью». – ...И хотя мир только стал бы чище без мистера Нитти, мы не убийцы, это прежде всего. Он ранил сержанта Лэнга, сержант ответил, вот чем все закончилось.
Я поглядел на Миллера. Казалось, он нас не слушает, а только вглядывается в темноту за окном.
– Мы не могли бы поговорить наедине. Ваша Честь? – спросил я.
Не оборачиваясь, Сермэк сказал:
– Сержант Миллер... вы и Мюлейни идите покурите в холле.
Миллер прошаркал мимо, не глядя на меня, за ним вышел Мюлейни, хотя, возможно, он последовал за своим огромного размера костюмом.
Когда дверь за ними закрылась, я спросил:
– Вы на самом деле не догадываетесь, что произошло вчера на Уэкер-Ла-Саль?
– Предлагаю рассказать вам, Нейт.
И я рассказал.
Он слушал с какой-то стеклянной, холодной улыбкой, а когда я закончил, сказал:
– Забавная история, Нейт. Вы можете найти десяток свидетелей любого происшествия или преступления и проклянете все на свете, потому что каждый из них выдаст собственную версию одного и того же дела. Это человеческая природа. Возьмем дело Лингла... – Здесь он помолчал и тут же широко заулыбался, как если бы сказал: «Вы помните дело Лингла, Нейт, ведь так?»
Потом он взял мой значок с мраморной столешницы, поглядел на него и бросил рядом со мной на диванчик.
– Вы в скором времени получите сержанта, а в следующем году станете лейтенантом. Жалованье сержанта – двадцать пять сотен долларов плюс деньги за должность коронера – это три тысячи шестьсот. Лейтенант получает тридцать две сотни. Это ведь скачок на тысячу долларов, так, Нейт?
Сермэк разглагольствовал о грядущих прибавках, словно те лично для него, миллионера, могли что-то значить, и именно благодаря им он стал миллионером. Словно прибавка для него имела значение точно так же, как для меня.
