президентов». Казалось, никто не замечал, что бред Зангары обычно сопровождается нервным смехом, как у ребенка-актера, который слова роли выучил, но на практике не созрел для ее достоверного использования.
Конечно, ничего этого я сам не видел, но за меня это сделали кинооператоры новостей. У шерифа, давшего возможность Уинчеллу первому взять интервью у Зангары, видимо, крыша поехала от желания прославиться, и он появлялся с преступником в большинстве кадров. Зангара, наверное, тоже чокнулся на этой почве, когда его много раз снимали в его камере, заваленной газетами с его именем в заголовках. Суд по делу Зангары тоже снимали на пленку. В интервью, в некотором роде подводящем итоги, данном им незадолго до приговора, он умолял правительство взять под контроль оружие; несколько общественных групп тут же стали настаивать: на том, что запрещение оружия противоправно.
Услышав о приговоре Зангары к восьмидесяти годам, Сермэк, посреди всеобщего политического ажиотажа, сказал: «Определенно, в этом штате они очень быстро осуществляют правосудие». Потом он перешел к грустному рассуждению о том, почему же другие штаты не берут пример с Флориды и не борются с преступлениями путем ускорения судебной процедуры.
Когда после ободряющих прогнозов у Сермэка вдруг наступил очередной кризис, и он, впав в кому, умер, не приходя в сознание утром 6 марта, штат Флорида опять его не разочаровал. В течение трех дней Зангару пересудили и приговорили к смерти 20 марта в тюрьме Рейфорда. В газетах писали, что электрический стул находился в центре небольшой кубической камеры. Когда Зангара сел на него, то, должно быть, выглядел как ребенок на стуле огромной высоты.
Он уселся на этот стул сам, отмахнувшись от услуг двух охранников, которые, как считалось, ведут его на казнь. Он сел и сказал, улыбаясь: «Видите? Я не боюсь электрического стула». Но потом огляделся и, не увидев среди множества репортеров и присутствующих на галерее наблюдателей операторов с камерами, спросил: «Камер нет? Кино нет, снять картину с Зангары?» Начальник тюрьмы ответил: «Нет. Это не позволено». – «Паршивые капиталисты!» Стражник натянул ему на голову черный колпак, он сказал: «До свиданья – адио всему паршивому миру... Нажимай на кнопку». И Зангара получил свое.
Конечно, через несколько дней после казни выяснилось, что настоящей причиной смерти Сермэка, вопреки сообщению о результатах вскрытия, назвавшему первопричиной смерти огнестрельную рану и давшему возможность Флориде приговорить Зангару к смерти, был язвенный колит. Девять терапевтов, подписавших отчет насчет колита, причислили его к «единственному решающему фактору», отметив позднее, что рана, в лучшем случае, была лишь «косвенной» причиной.
Итак, Сермэк умер от язвенного колита – застарелой его болячки...
Я посчитал, что справедливость восторжествовала: болезнь желудка Зангары убила Сермэка, тогда с чего бы болезни желудка Сермэка оказывать любезность Зангаре?
Утром следующего дня штат Флорида кремировал Джо Зангару, а штат Иллинойс в это время пытался осудить Фрэнка Нитти за ранение в руку полицейского сержанта Гарри Лэнга, когда Нитти оказал тому сопротивление при аресте. На оглашение обвинительного акта Большого жюри, слушавшегося в январе, меня не вызывали, без сомнения, благодаря усилиям Сермэка и общему мнению, что дело решенное и потому забытое. Но в слушании, на котором я теперь присутствовал, мне пришлось сидеть рядом с Лэнгом и Миллером. Они оказались очень ко мне расположены, вот так-то: прямо-таки трое старых приятелей, случайно встретившихся в суде.
Нитти со своим защитником заняли скамью подсудимых. Нитти, загорелый и здоровый на вид, но немного похудевший, был одет в голубой костюм из шерстяной саржи с синим галстуком. Он выглядел, пожалуй, как бизнесмен – вот только волосы напомажены.
Я услышал, как Лэнг прошептал Миллеру:
– Господи, посмотри на Нитти. Он загорел, как вишня. Где этот макаронник мог так загореть?
Я сказал так же тихо, как Лэнг:
– А вы, парни, не слышали? У Нитти были каникулы в Майами.
Они повернулись и тупо посмотрели на меня. Потом Лэнг прошептал:
– Не шутишь?
– Ни в коем случае. Он вернулся на следующий день после того, как подстрелили Сермэка. Вероятно, пока он выздоравливал после вашей полицейской работенки, у него получилось что-то вроде испорченного отпуска у водителя.
Лэнг подумал и тяжело сглотнул. Миллер за своими толстыми линзами, по-видимому, тоже складывал два плюс два.
Потом, забыв, что надо быть приятным, Лэнг ухмыльнулся и заметил:
– А почему это ты так хорошо все знаешь?
– Слыхал когда-нибудь о парне по фамилии Несс? – спросил я.
Они опять задумались.
Адвокат Нитти (хорошо одетый итальянец, ростом еще ниже, чем его клиент) требовал отсрочки суда.
– Я хотел по этому делу задать вопросы трем служащим, – объявил защитник, – я получил это дело только в прошлую пятницу, и мне нужно время, чтобы его изучить.
Судья попросил Нитти выйти вперед и спросил, признает ли он свою вину?
– Я невиновен, – ответил Нитти. – И хочу судебного разбирательства.
Лэнг нервно заерзал на своем месте.
Защитник Нитти спросил о законах по отсрочке судебного разбирательства, и, вопреки требованию прокурора о немедленном слушании дела, оно было отложено на шестое апреля.
Я занимал крайнее место, поэтому встал первым, собираясь уйти.
Лэнг остановил меня, улыбаясь:
– Думаю, в апреле я тебя еще увижу.
Вставший следом за ним Миллер был похож на его растолстевшую тень.
– Полагаю, что да, – сказал он. Лэнг произнес театральным шепотом:
– Сделка есть сделка, Геллер. Я улыбнулся:
– Это сделка с мертвецом, и к тебе, осел, она не относится.
Лэнг забормотал:
– Геллер, послушай меня, Сермэк...
– ...мертв. Увидимся в суде. – И я ушел.
Глядевшие мне вслед, похожие на обмякших тряпичных кукол, Лэнг и Миллер напоминали сейчас футбольную команду, которая растерянно наблюдает, как форвард почему-то уходит с поля.
Я и сам не понимал, чего это так разговорился: хотел ли просто пугануть этих идиотов или еще что?
А вот прокурор – человек, похожий на маленькую собачонку, чей костюм, в отличие от адвоката Нитти, оставлял желать много лучшего, – оказывается, поджидал меня, намереваясь отправить не иначе как в преисподнюю.
– Не задержитесь на минуту, Геллер? – спросил он.
– Вообще-то я тороплюсь в свой офис.
– Я скажу вам только одну вещь. Вы не давали письменных показаний следствию, и поэтому вам придется быть заслушанным на Большом жюри.
– Это уже две вещи.
– Нет, одна, – сказал он. – Я о том, что вам ведь уже приходилось лжесвидетельствовать?
Судя по всему, он был опытным юристом – выдержал до конца паузу и вопросил:
– Ну, так как. Уделите минуту? И мы направились в его офис.
Глава 20
Был четверг, 6 апреля, и мы с Элиотом Нессом сидели в баре.
– Обычно я не пью пива на завтрак, – говорил Элиот с кривой улыбкой, поднимая кружку.
Это, конечно, было заведение Барни. В кабаке мы торчали одни-одинешеньки, за исключением самого Барни, который, сидя рядом со мной и напротив Элиота, рассуждал:
– Может, это единственная возможность, мистер Несс, таким способом свалить этот закон.
Несмотря на то, что оба они являлись моими друзьями, Барни и Элиот были едва знакомы и в тех редких
