– Не будь дураком!
– Делай, как я сказал! Спрячься под стол. Салли скривила гримасу, но послушалась меня. Я поднялся, взял пистолет, отпер дверь и, вытянув вперед руку с пистолетом, распахнул ее.
Я уперся дулом прямо в грудь невысокого, но массивного человека в коричневом костюме и шляпе. Его лицо было одутловатым, глаза темными, холодными и ничего не выражающими. В руке он держал конверт, и я уже было подумал, не разыгрывает ли он из себя почтальона.
Я целился в грудь Луиса – по прозвищу Литл Нью-Йорк-Кампанья. Он был правой рукой Фрэнка Нитти и был очень могущественным человеком в полном смысле этого слова. Он был убийцей, который уложил не один десяток людей в борьбе за сферу влияния в криминальном бизнесе.
Я отступил, но не опустил своего пистолета.
– Ты же не хочешь этого делать, – сказал он, осторожно указывая на меня пальцем. Впрочем, его палец казался куда более страшным, чем мой пистолет.
Я опустил браунинг, но продолжал держать его в руке. Я не стал приглашать его войти.
– Меня чуть не убили сегодня, – сообщил я ему.
– Знаю. Поэтому я и здесь.
Он вручил мне конверт.
Я взял конверт и выглянул в коридор, чтобы убедиться, что он пришел один. Похоже, с ним никого не было.
– Убери пушку, – сказал он, – и посмотри в конверт.
Я слегка выдохнул, потом сунул пистолет за ремень брюк и приоткрыл конверт. Десять пятидесятидолларовых купюр. Пятьсот долларов.
– Нитти считает, что моя жизнь стоит пятьсот долларов? – спросил я дрожащим от злости голосом. И от страха.
– Нет, – ответил он. – Кто может назвать цену жизни?
– Некоторые люди делают это ежедневно. Луис приподнял плечи и тут же снова опустил их.
– Некоторые люди называют цену смерти. Это разные вещи.
Ну вот. Я затеял спор по вопросам семантики с Литл Нью-Йорк-Кампанья. Интересная штука – жизнь.
– Фрэнк хочет поблагодарить тебя за то, что ты показал столько здравого смысла, – сказал он, – и не рассказал ничего лишнего копам. А если ты еще не разболтаешь ничего лишнего газетчикам, Фрэнк будет тебе благодарен. Ты можешь это сделать?
Он приподнял шляпу, делая вид, что прощается со мной.
Я вышел вслед за ним в коридор.
– Вы не ждете моего ответа? – спросил я. Нелепый вопрос.
Кампанья оглянулся назад и улыбнулся мне. Его улыбка напоминала трещину в каменной стене.
– Я получил твой ответ. И у меня есть твой номер телефона, Геллер.
Луис повернулся и пошел прочь. Потом он еще раз обернулся и неохотно выдавил из себя:
– Ах да. Фрэнк просил сказать тебе, что он рад, что ты все еще с нами.
– Ну ладно. Поблагодари Фрэнка за это.
– Конечно. Все обиды забыты.
И он ушел.
Я захлопнул дверь, запер ее и положил пистолет на стул. Подходящее для него местечко.
Салли выбралась из-под стола, расправляя одежду.
– Похоже, с тобой все в порядке, если ребята о тебе заботятся.
– Похоже на то, – кивнул я задумчиво. – Кампанья у них не мальчик на побегушках. Послав его, Нитти хотел показать, как он серьезно к этому относится.
– Это хороший знак или плохой?
– Ты достала меня. Послушай, Салли, Элен. Конечно, оставайся. Я рад, что ты останешься. Но я не требую с тебя плату. Нас ничего не связывает. У нас нет взаимных обязательств. Этим я хочу сказать, что приглашаю тебя в свою постель, но сам буду спать здесь, на диванчике.
– Заткнись, – ответила она и принялась расстегивать пуговицы на блузке.
5
На следующее утро я заявился в свой офис только к половине одиннадцатого. Мы позавтракали – Салли и я, и не вижу в этом ничего предосудительного: просто на этот раз завтраком угощал я – в кафе отеля «Моррисон». Мы пили апельсиновый сок, поглощали блинчики, а затем за бесчисленным числом чашек кофе рассказывали друг другу о своей жизни за последние пять лет. А потом мы посмотрели на часы и вспомнили, что у нее в одиннадцать деловая встреча с менеджером Браун Дерби, и Салли ушла. А я пошел в свою контору. Там меня приветствовала Глэдис, если только это слово – «приветствовать» – можно употребить к скривленному от отвращения лицу и протянутой ко мне руке с еще одной пачкой записок.
– Репортеры? – спросил я, хотя в этом приходилось не сомневаться.
– Репортеры, – подтвердила она.
На Глэдис были надеты бледно-голубая блузка и синяя шерстяная юбка с широким кожаным лакированным ремнем. В ней было все, о чем только мог мечтать мужчина. Кроме дружелюбия.
– Вы поняли, что вам пытался дозвониться Вестбрук Пеглер?
– Да, понял, – ответил я и прошел в свой офис. Сидя за столом, я рассматривал документы, касающиеся сумм, выплаченных по страховкам, которые Глэдис аккуратно напечатала. Подняв глаза, я увидел Глэдис: она стояла в дверях и говорила мне:
– Он в самом деле вам звонил. Сегодня уже целых три раза.
– Кто?
– Вестбрук Пеглер! Фельетонист!
– Глэдис, дорогая, вы ошибаетесь – совершенно очевидно, что вы никогда не читали его. Он не красный.
Она слегка покраснела.
– Я сказала «фельетонист», а не коммунист. Я продолжал говорить, пытаясь разбудить ее чувство юмора:
– Дорогая... – сделал я еще один заход, на что она мне сухо заметила, что она мне не «дорогая». И вообще она предпочитает, чтобы ее называли «мисс Эндрюз», на что я заметил:
– Глэдис, это Хэл Дэвис из «Дейли ньюс» звонил, разыскивая меня.
– Вы уверены?
– С чего бы это Вестбруку Пеглеру быть в Чикаго? Но ради Бога, даже если он и приехал, разве он стал бы мне дозваниваться по поводу того, что прихлопнули какого-то чикагского заправилу, занимающегося бегами?
– Прихлопнули?
Она еще недостаточно долго работала с детективами.
– Убили, – объяснил я. – Застрелили. Пришили. Убрали. Бандитский жаргон.
– Если вам так будет угодно, – сказала она равнодушно, растягивая слова.
– Ну... Идите.
– Да, мистер Геллер.
Господи, чего бы я только не дал, чтобы выудить хоть немного сарказма из этой девицы. Она притягивала меня к себе, как кружевное белье, но вовсе не была такой же забавной.
К одиннадцати, как было договорено, пришел клиент – менеджер офиса на Свифт-Планте. Это был типичный клерк, но от него исходила вонь скотного двора. У него была проблема с постоянными мелкими кражами – из столов, ящиков; вскрывали кабинеты, пропадали какие-то мелочи. Я объяснил, что можно было бы разложить ценные вещи на видные места, чтобы приманить вора. На эти вещи мы нанесем специальный краситель, на котором вор оставит свои отпечатки. Я сказал, что предпочитаю сухие краски, которые не пачкаются, но что если рука вора вспотеет, то краску сразу же станет видно. В это время в комнату заглянула Глэдис и прервала нас:
– Он здесь.
Это было не в ее духе – вмешиваться в разговор.
