контролировал каждую мышцу своего тела. Схваченная умелыми руками палица даже не дрожала. Такой метод ведения боя требовал быстроты и выдержки. Ольгомар ждал нападения, одного неверного движения противника, единственного неудачного прикрытия.
Шершень двигался иначе. Пониже ростом, коренастый, он бил похож на большинство гвардейцев. Карогга в его руке совершала мягкие движения, и каждое могло вылиться в молниеносный удар.
Дорон наблюдал за ними с удовольствием. Истинному ценителю важно не только фехтование, но и то, что происходит перед первым ударом палиц. Проба сил, выжидание, наблюдение за противником, весь спектакль, разыгрывающийся лишь для того, чтобы ввести противника в заблуждение. Одни только новички или бойцы, отлично знающие фокусы врага, кидаются в бой сразу. В этой битве сошлись не новички.
Первым ударил Ольгомар.
Его карогга упала, разрезав воздух совсем рядом с лицом гвардейца, не нанеся, однако, вреда. Ольгомар сразу же занял прежнюю позицию. Шершень оскалился в ухмылке. Он успел увернуться. Он был так же скор, как и северянин.
Какое-то время они снова кружили.
Ольгомар напал еще раз. Молниеносный удар, отскок, удар. Шершень увернулся, ударил сам. Палицы столкнулись. Они напирали, наносили удары, блокировали, ударяли снова. Наконец, утомившись, поняли, что силой тут ничего не добьешься, и разошлись, заняли первоначальные позиции. С той разницей, что теперь оба тяжело дышали, движения гвардейца стали не такими ловкими, а Ольгомар уже не мог сохранять идеальную неподвижность. Ольгомар ударил сверху, гвардеец парировал удар, потом, отскочив вбок и наклонившись, ткнул острием карогги Ольгомару в живот. Боец охнул, согнулся. Шершень уже замахивался для второго удара, но рыбак сумел увернуться. Оторвался от гвардейца на несколько шагов, чтобы получить хоть немного времени на передышку. Шершень, разумеется, ждать не стал, а ринулся в нападение. Ольгомар отбил несколько ударов, но уже без прежней уверенности — каждое движение причиняло ему боль. Внезапно боль исчезла боец выпрямился, крепче утвердился на ногах, усталость сошла с его лица. Он сильно размахнулся палицей, закрутил раз, второй, третий — да так, что гвардейцу пришлось пятиться. Какое-то время они снова выжидали, ходя друг вокруг друга.
Теперь первым кинулся Шершень. Ольгомар оттянул свою кароггу вниз, одновременно уклоняясь от падающей палицы противника. Самым концом своей карогги прошелся по пальцам гвардейца. Шершень даже не охнул, только перекинул оружие в левую руку. Ольгомар не дал ему времени на передышку. Припал к земле, резким переворотом ушел от падающего острия, а сам, не поднимаясь, нанес удар. Головка карогги ударила гвардейца в живот, лишила его дыхания. На секунду. Одну секунду. Второй удар выбил палицу у него из рук, третий повалил на землю.
Судьи подняли руки.
Визгу и крикам не было конца. Правда, Ольгомар не даборец, правда, до того он ничем не прославился, правда, он ловил вонючую рыбу и, вероятно, мыкал горе, но его имя останется в песнях. Он победил гвардейца! Надо тешиться, радоваться бесконечно. Некоторые уже давно забыли, а другие так вообще не видели, чтобы за Десницу Гая сражался воин без черно-желтых знаков Гнезда. Как ни говори, а пятнадцать лет прошло с тех пор, когда победителем турнира стал покойный ныне Гарт-он. И двадцать четыре — как Десницу Гая завоевал Дорон. И стал Листом.
Сквозь гул не сразу пробились звуки рогов. Через минуту к ним присоединились барабаны и колотушки.
Бан привстал с трона. Почти одновременно поднялась эйенни, и оба они бан впереди — начали спускаться с трибуны.
Судьи кружили около Ольгомара, осыпали порошком из измельченных желудей, напевали тихую песню, время от времени останавливались, ступали осторожно и мягко — так, как это делают состязающиеся бойцы.
Однако в тот момент, когда бан спустился с трибуны на землю, они замерли и тут же уселись, обратив лица к западу.
Бан подошел к Ольгомару, положил руки ему на плечи. Он был высокий, выше победителя на полголовы, а кафтан и шуба, надетые в тот день, придавали Пенге Афре внешность медведя.
Три птицы упали с неба, трижды облетели вокруг мужчин, не больше чем в локте над их головами, и разлетелись на три стороны света.
Бан медленно вернулся на место. Теперь к Ольгомару подошли эйенни и гвардейка, несущая Десницу Гая, завернутую в шкуру.
Упал первый слой.
Дорон вздрогнул. Ощутил жар — в руках, животе, ляжках.
Эйенни отвернула второй слой кожи.
Дрожь охватила все тело Листа. Он пытался остановить ее, сжал кулаки, напряг мускулы, но ничто не помогало. Его рвали спазмы, возникла боль, но боль странная, такая, которой человек жаждет, желает все больше…
Эйенни взялась за последний кусок телячьей шкуры.
Дорон крикнул. Все взгляды устремились на него, а он стоял в немом отупении, хоть чувствовал дрожь в руках и ногах, дрожание мускулов, спазмы в животе, хоть его голову разрывали волны боли. Он чувствовал. Знал. Видел.
Поднялся шум, вначале тихий, мягкий, набирающий силу. Сквозь гул рогов пробились отдельные выкрики, их становилось все больше и больше, шум перерос в рев, вырывающийся из тысяч глоток.
Ольгомар глядел на палицу, которую держала гвардейка, и на маленький зеленый листок, вырастающий из черной головки. Глядел, словно все еще не веря в случившееся. А потом поднял глаза на Дорона. Прижал ладони к щекам и по-братски склонился перед Листом.
8. ПРИЗЫВ
Крик долетел до Восточных Ворот. Люди прервали занятия — перекупщики собрали льнянки и платежные бусины, слезли с табуретов и встали перед прилавками; покупатели отложили товары, которые держали в руках; городовые немедленно выпрямились, внимательно наблюдая за улицей.
Крик повторился. Заверещали свистки стражников.
Кто-то убегал.
Кто-то догонял.
На улицах было не очень людно. Два паренька бежали что было сил, люди уступали им дорогу. Им было по десять, может, двенадцать лет. Наверное воришки, а потому, в принципе, их следовало поймать. Но у каждого паршивца мог быть в рукаве нож, и никто не спешил помогать стражникам.
Мальчишки были утомлены, но упорно бежали, стиснув кулаки, даже не пытаясь сворачивать к воротам стоящих вдоль улицы домов. Да их никто б и не впустил. Поэтому они направлялись к рынку, рассчитывая в толпе уйти от погони. Однако ж и там на их пути стояли стражники.
Мальчишки выскочили из-за поворота, сделали еще несколько шагов, и тогда трое городовых двинулись к ним. Мальчишки мгновенно развернулись и кинулись в сторону, к воротам, но тут стоял хозяин с толстой палкой в руках. Они не испугались — впрочем, другого пути к бегству и не было. Они бросились на хозяина, но было уже поздно. Городовые подскочили, повалили их на землю, принялись избивать кулаками, пинать.
Люди подошли ближе, смеясь и показывая на мальчишек пальцами, какая-то бабища ругалась, размахивая узловатыми кулаками. Воров в Даборе не любили.
Наконец стражники оставили мальчишек, молча встали рядом. Люди постепенно расходились, представление близилось к концу. Сейчас городовые потащат сопляков в яму, завтра палач отрубит им правые кисти рук, а послезавтра вышвырнет воров за валы Даборы. Если они вернутся сюда прежде, чем раны зарубцуются, их убьют. Так обычно поступали с малолетними преступниками, а таких во время ярмарок и турниров по городу крутилось не счесть.
Уже всего два-три человека стояли около стражников, когда у начала улицы появились три гвардейца.
Они шли плечо к плечу, одного роста, одетые одинаково, в одинаковых масках, закрывающих лица. Их волосы были черны, как кафтаны, штаны и башмаки. Как и половины щитов. Маски были желтые, прикрывали лбы, носы, щеки, доходили до ртов.
