— И вам удачи, — пожелали летчики, — смотрите там, берегите себя. Такое возим иногда отсюда…
— Давай, земляк, — подошел к Степанову штурман. — А все-таки о карабине подумай… Лучшими друзьями будем…
— Брось это, — посоветовал еще раз Алексей. — Бывай, коллега. Дай бог, увидимся…
Вошли в здание аэропорта. Примкнувшие к группе в Баграме прапорщик и cepжант-санинструктор тоже были здесь — ждали попутную машину. Вместе обошли здание, нашли буфет, где продавались «Фанта» и «Кока-кола». Афгани оказались только у Мясникова и прапорщика. Где-то обменяли на чеки. Они и угостили остальных.
В одном из уголков зала расположилась станция переливания крови. Среди ее персонала здесь было и несколько женщин-медсестер. Они прямо в зале разложили свои приборы и брали кровь на анализ у оказавшихся поблизости солдат и офицеров, определяли группу, резус — в боевой обстановке знать их совсем не лишне.
— Откуда вы? — спросил Степанов.
— Из Львова, — ответила коротко и равнодушно медсестра, возившаяся с пробирками и стеклышками.
И так это прозвучало обыденно и просто, что Алексей чуть не засмеялся — как будто они были не в далеком Джелалабаде, а где-нибудь в Киеве или Москве.
— Вы знаете свою группу? — спросила женщина.
— Первая.
— А резус?
— Резус?.. Нет, не знаю, — пожал плечами офицер.
— Тогда садитесь, — приказала женщина, — давайте руку…
Степанов подчинился. Торопиться было некуда — из батальона машины еще не пришли. Медсестра брала кровь, а Алексей вспоминал случай, происшедший в начале марта.
Вечером в палатку ввалился Батурин:
— Раненых привезли. Из-под Джелалабада…
Степанов и Терентьев лежали на матрасах и курили. Николай, увидев прапорщика, приподнялся, оперевшись на локоть, и замер так, погрузившись в размышления. Медлительный по натуре, он не успел ничего сказать, как опередил Алексей:
— Им, наверное, кровь нужна?
Тут уж осенило и Терентьева:
— А что, пойдем, ребята, спросим?
И все трое побрели по грязи к палаткам медсанбата, оступаясь и оскальзываясь в темноте.
Это было как раз после той операции в провинции Кунар, которая началась в последний, «високосный» день февраля. Парашютно-десантный батальон выбросили на вертолетах против большого формирования противника, куда входили и военнослужащие бывшей регулярной армии Афганистана, и душманы. Замысел был такой — десантники завязывают бой, а через несколько часов подходят батальоны, усиленные танками и артиллерией. Все просчитали по картам, по аэросъемкам, не учли лишь пару факторов — времени года и реального положения вещей в провинции. Операция разрабатывалась на самом высоком уровне, кажется, в самом генштабе. В результате парашютно-десантный батальон выбросили не туда, куда надо было, и десантники под огнем пробивались к заданному району километров десять. И все под огнем противника. А обещанная подмога — бронегруппа — подошла только через сутки. Мосты через горные речки оказались разрушенными, появились многочисленные завалы. Так что батальон в одиночку дрался в окружении сутки. И все-таки задачу он выполнил. Правда, и потери были немалые — около сорока раненых и столько же убитых. Вот после этой операции у десантников и появились первые два Героя Советского Союза. Один был сапером, взорвавшим миной направленного действия МОН-100 себя самого и тридцать шесть душманов, второй — разведчиком. Тяжело раненный, оставшийся один в полном окружении, он подпустил к себе «духов» и, прижав последнюю гранату к груди, выдернул чеку… Звания Героев были присвоены через несколько месяцев. И оба, конечно же, посмертно…
Так вот, в тот мартовский вечер, когда привезли раненых и Степанов с товарищами пошел в медсанбат, их кровь там не понадобилась. Нужна была третья группа. Дал ее раненому сам начальник штаба медсанбата. Но пришедших поблагодарили, пообещав, что если потребуется, вызовут и их.
Возвращались с чувством неловкости. Не хотелось смотреть друг другу в глаза: там ребята воюют, а они здесь, в штабе. Даже от их крови отказались.
Степанов не выдержал, ругнулся:
— Мать твою… Проявили благородный порыв… Просился же с батальоном. «Нечего тебе там делать, нечего тебе там делать…»
Теперь вот прилетел в этот Джелалабад. Но здесь тихо и спокойно. Даже Женщины по-хозяйски расположились в аэропорту, как будто у себя во Львове…
— Совершенно точно, у вас первая группа крови, — подтвердила медсестра, — а резус… Подойдете часа через два, узнаете…
Алексей вышел из здания. Возле него зампотылу выгрузил на брезент все те же посеревшие от пыли буханки хлеба, банки с паштетом и консервами, мешки, ящики. Сначала здесь была тень, но вот солнце добралось и сюда. Перетаскивать продовольствие в другое место не стали.
«Плохой ты хозяин, — подумал про зампотылу Степанов. — Мог бы что-нибудь придумать».
Тот, словно угадав эти мысли, проговорил:
— А куда денешься? Людей нет… ничего нет… машин тоже… Есть-то ты хочешь?
— Не очень. Жара…
— Все равно поешь. Возьми что-нибудь. Порубайте с капитаном…
— Спасибо, — поблагодарил майора Алексей и выбрал только одну баночку с паштетом.
«Ешь ты этот хлеб сам», — мысленно адресовал пожелание зампотылу.
Банку солнце накалило до такой степени, что ее трудно было удержать в руке. 0фицер сделал в ней дырку штык-ножом. Тут же потекла бурая жижа. Паштет растопился. Попробовал его пить. Глотнул раз, другой — противно. Размахнувшись, с досады зашвырнул банку в кусты, росшие у дороги, и пошел к ним посидеть в тени на камне. Его внимание привлек старик. Он был похож на индуса — до черноты смуглое и иссохшее тело, белый тюрбан или чалма на голове, такие же светлые просторные одежды до колен, седая борода. Бросились в глаза худые старческие ноги. Иссохшиеся икры, венозные узлы… Руки с задубевшей морщинистой кожей выдавали дехканина. «Сколько ему лет? — мысленно задал себе вопрос. — Семьдесят, восемьдесят, сто?!.»
СТАРИК говорил с офицером-афганцем. Рядом стояла маленькая девочка и тщетно пыталась перелезть через поваленное дерево. Симпатичное темноглазое личико, черные волосенки. Одета в цветастые кофточку и штанишки. Одежда напоминала маленькую пижамку. Это сходство дополняли и крошечные босые ножки с розовыми пальчиками. Словно девчушка вылезла из постели и, обнаружив вдруг, что мамы нет, сама вышла из дома поискать ее. Малышке было чуть больше года. Но она уже двигалась уверенно. Вот только дерево никак не могла одолеть. Глядя на босые ножки, Степанов подумал с ужасом: «А вдруг скорпион?!. Апрель месяц…»
Ни офицер, ни старик не обращали никакого внимания на ребенка. А крошка, бросив попытку взять штурмом сваленное дерево, решила его обойти и потопала вдоль ствола. «Как моя Маша, — подумал Степанов, — а смотри ты, самостоятельная. Не чета нашим…» Ему так захотелось взять на руки девочку, приласкать, что заныло в груди.
К афганцам подошла молодая красивая женщина. На руках у нее был грудной ребенок. Совсем крошечный. Одета точно так же, как и маленькая девочка. Даже одна и та же расцветка ткани. И самое интересное, тоже босая. «Наверное, мать», — решил Алексей и не ошибся. Женщина заговорила с офицером, тот попрощался со стариком, по-восточному прижавшись лицом три раза к его впалым щекам — то к одной, то к другой поочередно. И пошли по дороге, не обращая внимания на спешившую за ними девчушку. А старик, оперевшись обеими руками о посох, еще долго смотрел вслед.
«Вот так ходят в Афганистане офицерские жены — босиком. Расскажи нашим — не поверят,» — подумал Степанов. Он даже зимой видел в Кабуле босых женщин и девочек. Муж, сын — те хоть в галоши,
