рядом с церковью стоял, на горе. Весной на пасху все промоем, все блестит… Знаешь, и хорошо было! Мы дружно жили, и воспитатели были ничего, нормальные, в общем… Сейчас иногда смотрю по телевизору – такие ужасы порой про детдома да интернаты показывают, волосы на голове дыбом встают! А у нас ничего было, прилично так. Даже и не били никого…
— Сонь, а каким ты образом в городе оказалась? Если, говоришь, в селе детдом был?
— Так нас всех после выпуска по разным городам распихивают! Где в деревне работать–то? И меня вот так же. Пришел срок, и выпнули из детдома, и направление на работу дали, на местный камвольный комбинат. И жилье мне как детдомовке тоже полагалось, только я тут сглупила, конечно. Надо было на это жилье хоть одним глазом сначала глянуть, а я как ордер, бумажку эту, увидела, так и схватила ее сразу, и расписалась везде, и сюда на всех парах поперла… А тут такая дыра оказалась – жуть! Я из постоянных жильцов тут только одна и проживаю на сегодняшний день, остальные все сдают…А вы тут как оказались? Вы уже женатые, да? Тоже жить негде? Приезжие откуда–нибудь?
— Нет, Сонь. Не женатые. И не приезжие никакие, местные мы. От родителей вот сбежали. Решили, так нам лучше будет.
— Как это? – округлила на нее глаза Соня. – Как это – лучше? С ума, что ли, сошли? А почему?
— Ну, Сонь, это долго объяснять… — замялась отчего–то Маргоша. Она и сама не поняла, отчего ей вдруг стало так неловко объяснять свой и Пашкин поступок именно этой девушке. И даже не то чтобы неловко, а стыдно будто. Как бывает порой стыдно здоровому находиться в больничной палате среди смертельно больных. Вроде он ничего и не сделал такого, а все равно - стыдно…
— Да ничего, что объяснять долго! У нас же время есть? Есть! Вот я понять хочу, как это – без родителей лучше? Они били вас, да?
— Нет, не били…
— Алкоголики?
— Нет…
— А кто?
— Ну, обыкновенные люди…Просто мы решили, что они нас подавляют, понимаешь?
— Нет, совсем не понимаю… Вот когда бьют – это да. Или пьют – это тоже плохо. Это я понимаю. А вот когда подавляют… Это как? Расскажи!
— Да как это тебе рассказать–то… — растерянно пожала плечами Маргоша, ругая себя за глупую откровенность. Надо было взять да и подтвердить версию про алкоголиков, и вопросов бы у этой любопытной девчонки больше никаких не возникло! А теперь выкручивайся, как хочешь…Вот же черт побери… А что? С чертом — это мысль, между прочим! Придется теперь этого самого черта и использовать для объяснений! На наглядном примере, оно всегда понятнее…
— Понимаешь, Соня, вот парень мой говорит, что почти во всех людях сидит маленький такой чертик, который жаждой обладания называется. У кого–то он крохотулечка совсем малюсенькая, как букашка незаметная, у кого–то средних размеров, человеческих будто, а у кого–то огромный такой, здоровенный уже детина, который в человеке уже и не помещается – до такой степени в размерах вырос. А растет он потому, что витаминов жрет много. А витамины для него – это другие люди, которые каким–то образом ему во власть попали. И не хотели вовсе, а попали. По разным всяким причинам. Кто в мужья попал, кто в жены, кто в подчиненные по службе, кто в друзья, кто в дети… И если этот черт, попробовав чуть–чуть власти, начал вдруг расти из маленькой букашечки в большую образину, то от него сразу бежать надо, понимаешь? Чтоб витамином этим не стать. Иначе по–человечески, от самого себя уже и жить не сможешь, а будешь собой чужого черта питать…
— И что? – перебила ее нетерпеливо Соня. — Что, в ваших родителях эти самые черти выросли, да?
— Ну, выросли – не выросли… Нет, не так! Мы потому и убежали, что не захотели, чтоб они в них выросли…
— Господи, ерунда какая… — разочарованно усмехнувшись, взглянула на Маргошу Соня. И вдруг повторила уже громче, и потом еще громче, а в конце и закричала уже почти:
— Ерунда! Ерунда! Ерунда!! Чушь собачья! Вот зажрутся некоторые, и начинают себе придумывать всякую хрень! Они же ведь не посторонние люди, они ж родители! Не понимаешь, что ли? Ро–ди–те–ли! И никаких таких чертей у них не водится! Это у посторонних, у чужих, еще может быть… Да и то – кто ж это постороннему человеку вдруг возьмет и позволит просто так собой завладеть? С чего это ради–то?
— А я и не говорю, что просто так! Черт, он же очень хитрый, Сонь. Он же тебя всяческими благодеяниями сначала завлекает, как Мефистофель какой. Слышала про такого? Ну, вот… А потом за это забирает тебя целиком и жрет…
— Это какими такими благодеяниями? Это что, родительская любовь да забота – всяческое благодеяние? Если да, то я бы согласилась за такое благодеяние к любому черту на рога попасть! И не только за такое, а за любое…И витамином этим, как ты говоришь, тоже стала бы с удовольствием!
— Ну, не знаю, Сонь. Вот Пашка, парень мой, даже институт престижный бросил ради того, чтоб такому не попадаться. За него заплатили много денег, а он все равно из института ушел…
— Ну и дурак твой Пашка. Эх, вот мне бы в институт какой поступить! Учителя говорили, я способная. А только не поступить мне – учили–то нас в детдоме знаешь как? С пятого на десятое… Можно сказать, ничему толком и не учили. И жизни тоже не учили. Кормили–одевали, спать укладывали вовремя – это конечно. Все по режиму, все правильно… А потом мы выросли – и выпнули нас сюда, в жизнь, и живите, как хотите. Вот тебе работа у ткацкого станка, вот тебе комната в убогой коммуналке. И все. А я, ты знаешь, ни еду готовить, ни деньги тратить толком не умела. Я ж думала, что макароны на деревьях растут, а чай так вообще готовым, в жидком и горячем виде продают… Помню, как в магазине к продавщице приставала – чаю просила, а она сует мне в руки какую–то коробочку… Я говорю – нет, что вы, мне же чаю надо! А она на меня глаза лупит, потом еще и обругала по–матерному… Это я сейчас картошку жарить умею, а поначалу не знала даже, что надо масла в сковородку налить. Никто не учил, знаешь. Ели и ели в детдоме готовую еду в завтрак–обед–ужин…Да и не я одна такая, все наши сразу в этой жизни теряются. Так что мне совсем не помешало бы к такому чертику попасть, который руководить бы мной стал! Я бы с удовольствием…
— Нет, Сонь, нет! Это только кажется так, что хорошо! А на самом деле вовсе нет…
— Да откуда ты можешь знать–то? Ты и дня не жила так, как я! Ты знаешь, сколько мне на моем комбинате платят? Да мне порой жрать совсем нечего! Понимаешь, вообще нечего! И носить нечего! Даже халат вот этот – детдомовское еще приданое…А живу я как? Ты бы согласилась, например, всю жизнь прожить вот в такой убогой коммуналке?
— Нет…Нет, конечно…
— А мне придется в ней всю жизнь прожить! А моя комната, между прочим, еще хуже этой! А что делать – придется. По крайней мере, пока этот дом совсем не развалится. А потом – не знаю. И никакой перспективы на будущее у меня не имеется. Так что я в эти твои витамины и пошла бы! И ты бы пошла, если бы пожила тут пару годочков. К любому черту бы пошла… Ишь, в родителях своих черта она углядела…
— Но, Сонь…
— И не говори мне больше ничего! Поняла? Дура ты! Дура набитая и зажравшаяся! Хоть и Маргошка!
— Да я и не говорю…
— Вот и не говори! И не буду я с тобой дружить! Поняла? И помогать тебе не буду! И сами мойте свои грязные окна…
Соня тяжело спрыгнула с подоконника и резво промаршировала мимо растерянной вконец Маргошки к выходу. Было слышно, как невдалеке хлопнула дверь ее комнаты, а потом наступила тишина, такая же гнетущая и серая, как убого–блескучие обои в этой снятой так недорого комнате. Постояв еще минуту и послушав обступившую ее со всех сторон неуютную тишину, Маргошка пожала плечами, встряхнулась и продолжила отчаянную борьбу с коммунальной серой пылюкой, которая, казалось, въелась в это убогое жилище намертво. И все равно — Соня не выходила у нее из головы… Не сама Соня, конечно, а этот разговор их странный. А может, и не странный. Может, просто глупый. Побеседовали, называется. Кто про Фому, а кто про Ерему… « Надо будет Пашке потом про эту Соню рассказать», — подумала она, разгибаясь и держа в руках тряпку, которой старательно домывала пол в комнате, — « Как бы он на все эти Сонины
