— А в чем?
— Да не знаю я! Она, понимаешь, даже и спорить ни о чем не стала. Будто и неинтересна ей вообще ни доля эта ее законная, ни денежное ее выражение…
— А вот это и странно, Оль! Тебя это разве не насторожило? Ну не дура же она совсем уж конченая… Нет–нет, что–то тут не так! Слушай, а может, она просто хитрая? Сядет на самолет, прилетит сюда да и рванет прямо к нотариусу! А что? Я б на ее месте так и поступил. Ни за что бы своего не отдал. Дураков сейчас нет, чтоб от денег отказываться. Даже самый распоследний лохушник выгоду свою знает. Кончился у нас в стране лимит на лохушников! Всех родная демократия умными быть научила. А жаль. Эх, были раньше времена - сплошное поле чудес под ногами…Так что вполне возможно, что твоя тетка эта сама сюда рванет…
Игорь будто задохнулся на последней своей фразе. Будто воздуху ему не хватило. Непривычны были ему такие вот длинные обличительные речи да никчемные философствования. Да и раздражали они его. И то — чего тут мудрить, скажите? Пока ты мудришь–философствуешь, другой тебя просто обскачет на повороте. А этого никак нельзя. Нельзя, чтоб обскакали! Жизненная гонка – вообще вещь жестокая. Потому что передышки никакой не дает. Потому что все совершается именно текущим днем, и надо успеть схватить свое именно в этом текущем дне. Гнать его, этот день, не жалея, гнать, гнать, гнать… И все время еще и по сторонам успевать посматривать – а вдруг уже в затылок тебе дышат? И остановиться ни в коем случае нельзя. Остановишься – пропадешь. Если не от бедности, то от сложившейся уже привычки просто гнать, гнать, гнать… Снова вдохнув побольше воздуху и кинув взгляд на часы, он переспросил уже совсем деловито:
— А? Оль? Как тебе такой вариант? Не рванет она сама по себе, чтоб на долю свою самостоятельно заявиться?
— Нет. Никуда она не рванет, Игорь.
— Да откуда ты знаешь–то, господи? Почему ты уверена так?
— Понимаешь, она другая. Она совсем, совсем на нас не похожа. Я не могу объяснить, но она другая совсем…
— Оль, да мне по фигу, какая она там есть, тетка ваша. Мне главное — вопрос решить побыстрее. А ты его не решила. В этом деле, знаешь, промедление может катастрофой обернуться. Ты сама–то не понимаешь, что ли? – начал тихо закипать от ее непонятливости Игорь.
— Ой, да понимаю, все я понимаю! — примирительно улыбнулась Ольга, расслышав в голосе мужа опасные для себя нотки. – Не психуй. Кофе луче налей. Устала, как собака…
Спать сейчас завалюсь…
— Как это – спать? — сердито сверкнул на нее глазом Игорь. — Некогда нам с тобой сейчас спать, дорогая. Сейчас к маме своей поедешь…
— Зачем? Туда Никитка уехал! Мне–то зачем?
— А что, мне к ней прикажешь ехать, да? Слезы–сопли вытирать? Нет уж! Мое дело - с нужными людьми договориться. Я уже кому надо и на карман дал… В общем, моя миссия считай, завершена. Теперь только твое осталось. Так что давай, вперед…Делай все четко и по–быстрому, в дискуссии ваши жалостливо–бабские не вступая.
— Это ты о чем, Игорь?
— Как это – о чем? Ничего себе… Не прикидывайся дурочкой, Оль! Ты знаешь, как трудно сейчас инвалида в специальный интернат пристроить? Там все места на пять лет вперед расписаны! Или ты думала, что я эти пять лет в общей очереди ждать буду? В общем, надо в течение трех дней место занять, иначе уйдет… Потому давай, Оль, пошевеливайся. Надо, чтоб мама твоя к этой мысли попривыкла как– то, поговори с ней заранее. Ну, убеди, что ли, что там ей лучше будет… Еды с собой какой–нибудь вкусной привези…В общем, сделай так, чтоб без лишних истерик обошлось.
— Игорь, ты что… Я не могу… — только и выдохнула испуганно Ольга.
— Что значит – не могу? Мы же вместе с тобой это решение принимали! Забыла, что ли?
— Нет, я не забыла…Просто… Просто все быстро так… Я не знала, что все будет так быстро! Я не готова пока, Игорь! И как я это маме скажу?
— Хм… А как надо такие дела делать? Медленно, что ли? По–моему, чем быстрее, тем для всех лучше будет. Да и покупателя на дом я нашел практически. Скоро смотреть еще раз приедет…
— Как – покупателя? Мы же даже наследство еще не оформили… Еще даже срок не вышел, Игорь!
— А мы с ним на предварительную сделку договор заключим. Так сказать, о намерениях. Он и цену за дом под нее полностью готов заплатить! Так что с мамой твоей побыстрее разобраться надо. Давай–ка прямо сейчас и поезжай.
— Игорь, но я не могу! Понимаешь, мне отчего–то страшно, очень страшно…А нельзя как–нибудь отменить эту твою предварительную сделку, а? Нет–нет, Игорь, я точно не смогу… Прости меня…Я правда не знала, что это все так быстро будет…
Ольга вдруг заплакала навзрыд, спрятав лицо под напряженно дрожащими маленькими ладонями и боясь поднять на мужа глаза. Ей действительно было очень страшно. Как на войне. Когда выбора ни у одной из враждующих сторон нет. Когда знаешь, что ты убить должен. Иначе тебя убьют. А что? Если врагом выбрана сама жизнь, с которой за материальные свои трофеи бесконечно воевать приходится, только так и бывает. А что страшно тебе – не суть важно. Хочешь трофей поиметь – убивай…
— Ольга, прекрати! Прекрати истерику! Это глупо, в конце концов! Чего ты из меня идиота жестокосердного делаешь? — взорвался наконец законным возмущением Игорь. — Ты сама, сама просила меня решить этот вопрос! А теперь обрыдалась она, видишь ли! Вспомнила, что она, оказывается, честная–благородная дочка…Где ж ты раньше–то была со своим благородством да честностью, доченька хренова?
— Игорь! Игорь, ну подожди… Я правда, правда не смогу! — подняв к нему голову, прокричала– прорыдала Ольга. – Я не думала, что это так… Так…
— Да как? Господи, ну что тут такого–то? – всплеснул в отчаянии руками Игорь. – Да она, может, только рада будет! Она же понимает, наверное, что даже здоровые в принципе родители – это уже отработанный для детей материал. А она - инвалид не ходячий! Оль, ну не нами же это придумано… Каждый ребенок исполняет свой долг по–своему! Ты – вот так, кто–то – по–другому…. Ты же не на улицу ее выкидываешь, в конце концов…
— Игорь, а может, она с нами…
— Что? Ты в своем уме вообще, Оль? Ну, давай с тобой откроем у себя в квартире дом инвалидов… Моих стариков сюда притащим до кучи… И будем жить припеваючи, одной дружненькой старческо– инвалидной семейкой. Так что ли?
— Господи, как это все мерзко… Мерзко… Какой же ты жестокий все–таки…
— Я? Я жестокий? Я не жестокий, Ольга, я честный. По крайней мере, честно говорю то, что на самом деле думаю. А не прикидываюсь благородным до тошнотворной красивости, как другие. А ты сама–то что, не жестокая разве? Ведь знаешь прекрасно, что все равно рано или поздно мать пристроишь куда–нибудь! Тем более, сама меня об этом просила. А как до дела дошло, захотелось самой перед собой послюнявиться, да? Вот, мол, я какая! Видите – страдаю…Брось, Оль. Если честно, что–то никогда не замечал я в тебе особой какой душевности… Сколько тебя знаю, всегда напролом перла…
Ольга снова зарыдала отчаянно, опустив мокрое красное лицо в ладони. Еще горше прежнего. Оттого, наверное, что знала уже наперед – никуда она не денется, встанет сейчас и поедет в старый дом с мезонином, к несчастной своей матери, чтоб объявить ей об этой вот задуманной заранее и воплощенной теперь уже в жизнь собственной «гадости», как давеча назвал ее поступок Никитка. Игорь смотрел на нее по–прежнему сердито, потом лицо его смягчилось и даже губы чуть дрогнули к жене жалостью. Он подошел сзади, обхватил ладонями ее судорожно сжатые плечи, проговорил ласково:
— Ну ладно, Ольк… Ну все, успокойся. Ничего же страшного не происходит, сама подумай… Ничего, она привыкнет. А мы ее навещать часто будем. Да и вообще… Ты знаешь, каких мне нервов вся эта процедура устройства стоила? И денег сколько ушло… Все равно ведь выхода другого нет, сама понимаешь. Думаешь, уж так много мы за этот дом выручим? За эту рухлядь? Еще и братцу твоему целую треть отстегнуть придется…
