– Да нормально. Все хорошо. В том смысле, что все у нас тут в порядке. И вообще, ты это… Ты держись как-то, Лара…
– Я держусь. Дин, меня еще дней десять не будет. Надо хоронить, поминки делать и все такое…
– Да, конечно! Не беспокойся об этом.
– Спасибо тебе. Ну все, пока. Я буду звонить…
Разговор оборвался, и трубка заплакала короткими гудками, будто приглашая поплакать вместе с ней над чужим горем. Быстро нажав на кнопку отбоя, Диля прижала ее к груди, подошла к темному окну, стала смотреть на равнодушный, сияющий яркими вечерними огнями город. Живо представилось, как там, в далеком Калининграде, плачет эта молодая женщина с властным, железным характером и прекрасной ленивой грацией Бритни Спирс – сочетание несочетаемого. Или женщины с железным характером не плачут?
Сама она все-таки дала волю слезам, забравшись под одеяло и уткнув лицо в подушку. От наволочки пахло дорогими духами и стиральным порошком, и лунный свет желто и неуютно лежал на светлом паркете, и оставленный для детской нужды огонек ночника в коридоре светил блеклым голубым глазом, будто подглядывал за ее слезами. Но плакала она недолго – побоялась, что встанет с припухшими глазами. Нельзя – Алишер сразу все поймет. Договаривались же все-таки…
Разбудило ее робкое цоканье Шуриковых коготков по паркету. Собака вспрыгнула к ней на диван, уставилась круглыми жалкими глазищами в лицо, заскулила пискляво.
– Тебе чего, малыш? Кушать хочешь или писать? – выпростала Диля руку из-под одеяла, погладила Шурика по трясущейся спинке. – Погоди, сейчас все будет…
Вслед за Шуриком притопала из детской комнаты Машка – неумытая, косматая, в пижамке с зайчиками.
– Алик умываться посёл! – доверительно сообщила она Диле.
– Машенька, надо говорить пош-ш-шел! – старательно прошипела Диля, садясь на постели. – Давай с тобой будем учиться говорить правильно! Ты же большая уже девочка. Вот Алик, например, умеет все слова очень правильно говорить! Это легко, я тебя научу…
– М! – недовольно дернула плечиком Машка.
– А умываться сама ты тоже не умеешь?
– Умею! Я умею умываться! И плисёсываться!
– При-че-сы-вать-ся! – громко и чуть менторски повторила Диля, снова рискуя навлечь на себя Машкин гнев. – Давай повторяй за мной! При-че-сы-вать-ся!
– М! – дернулась уже всем тельцем Машка, замерла в напряжении, и Диля решила временно преисполниться благоразумием, не лезть к чужому ребенку с родительскими уроками.
– Ладно, беги умывайся. Сейчас завтракать будем. А потом пойдем Шурика выводить, заодно и прогуляемся. У вас тут есть где гулять?
– Да! Есть! Мы гулять в лес ходили! Я тебе показу, куда надо идти! – весело запрыгала в сторону ванной Машка.
«Лесом» оказался сохраненный добрым архитектором при планировке района кусочек природы – два десятка стройных сосен и впрямь создавали иллюзию леса. И трава была самая настоящая – высокая, мокрая от ночного дождя, не потерявшая к октябрю изумрудной зелени. У них в Душанбе уже к середине лета трава становилась сухой и жесткой, как одежная щетка, и выгорала до серо-коричневого оттенка. Правда, гулять в этом «лесу» оказалось не очень приятно – высокие гордые сосны с сердитым удовольствием сбрасывали сверху на прохожих остатки застрявшего в иглах дождя, и ветер меж стволов гулял до костей пронизывающий. А может, им с Алишером просто казалось, что он пронизывающий. Может, для этого города это был вполне нормальный осенний ветер.
Придя домой, Диля занялась обедом. Хотела после обеда уложить Машку спать, чтоб соблюсти все нянькины режимные обязанности, да не тут-то было. Девчонка ложиться в постель категорически отказалась. Но на компромисс пошла – заявила, что она «просто так полежит», пока Алик ей книжку про Чиполлино читает. Уснула она на третьей странице, так и не восприняв пролога в истории про итальянского лукового мальчика. Алишер поднял на мать глаза, усмехнулся по-взрослому, даже несколько скептически. Потом проговорил шепотом:
– Да она хорошая, мам… Только вредная очень. Она боится, что мама с папой ее не любят.
– А у нее и папа есть? – тоже шепотом полюбопытничала Диля.
– Говорит, что есть. Она с ним гуляет иногда.
– Ладно, Алишер. Не будем об этом. Какое нам с тобой дело? – пресекла она на корню природный, но пошловатый интерес к чужой жизни. – Наше с тобой дело на сегодняшний день самое обыкновенное, нянькино. Завтрак-обед, прогулка-сон, книжки-рисунки. А больше нас никто ни о чем и не просит.
И тем не менее Диля решила-таки навести в Лариной квартире генеральный порядок. Черт его знает почему. Может, просто руки чесались и очень хотелось глазами посмотреть, как эта интерьерная красота будет выглядеть в чистом обихоженном состоянии, а может, Ларино горе ее на такой поступок подвигло – захотелось что-нибудь сделать для нее приятное.
Начала она с окна – промыла стекло дочиста, сняла хитро переплетенные меж собой полоски портьер, перестирала их в ванной. Потом, правда, мучилась долго, вспоминая, как оно все висело и переплеталось в прежнем пыльном, но изысканно дизайнерском состоянии. А после уже и за саму гостиную принялась. Как мама говаривала, когда делала уборку в их душанбинской квартире, – «все насквозь чихвостить». Тряпки, щетки, пылесос мелькали у нее в руках, как у хорошего циркового жонглера, ноги сами по себе успевали пританцовывать под бодрые песенки из динамиков музыкального центра. Когда с гостиной было покончено, она отошла к дверям, окинула взглядом свою работу – и впрямь как журнальная картинка получилась. Приятно посмотреть. А завтра и за спальню хозяйскую можно взяться, и за Машкину комнату. Да и кухня полной и безоговорочной чистоты требует. В общем, работы тут на неделю, не меньше. А на сегодня хватит. В конце концов, ее в няньки позвали, а не в горничные. Разошлась тут с личными инициативами…
Тихо-мирно накормив детей ужином, она уселась перед телевизором, вполглаза наблюдая за действом на экране, где шел юбилейный концерт молодого полненького певца с капризным лицом юного херувима. На ковре у ее ног расположились Машка с Алишером, складывали огромный пазл, ползали вокруг него увлеченно, сопели от старания. Совершенно идиллическая семейная картинка получилась. Диля даже вздохнула потихоньку – как хорошо тому, у кого крыша над головой есть! Пусть и не такая комфортабельная. За окном – дождь, в доме чисто, тепло, певец так трогательно и самолюбиво поет про себя, что он «натуральный блондин, на всю страну такой один»… Шурик, сидя с ней рядом на диване, вдруг подскочил на ноги, тявкнул сердито, будто возмущаясь хвалебным заявлением певца. Диля потянулась было погладить его по дрожащей спинке, но рука замерла на полпути – полился вдруг из прихожей мелодичный, но тревожный звук. Кто-то нажимал на кнопку дверного звонка с той стороны.
– Маш, кто это? – испуганно спросила она, будто девчонка могла видеть через дверь. И тут же пожалела о том, что не получила от Лары никаких инструкций на случай прихода гостей.
– Не знаю… – легкомысленно пожала плечиками Машка, не отрываясь от увлекательного занятия.
Алишер с испугом посмотрел на мать, будто ее тревога моментально передалась и ему, вскочил на ноги, застыл в ожидании.
– Я пойду посмотрю… – почему-то шепотом произнесла Диля, на цыпочках перебегая гостиную.
В дверном глазке выпукло обозначилось мужское лицо, обыкновенное, совсем не разбойничье. «Чего я испугалась, будто преступница какая? – ворохнулась у нее в голове успокоительная мысль. – Это, наверное, какой-нибудь Ларин знакомый в гости решил зайти. Чего тут особенного? И консьержка внизу его пропустила. Значит, он свой…»
Осторожно повернув рычажок замка, она приоткрыла дверь, натянула на лицо вежливую улыбку. Мужчина за дверью тоже ей улыбнулся, правда, несколько удивленно. Был он приличного совершенно вида – одет с иголочки, светловолос, румян, ухожен. Чем-то походил даже на того певца, который «натуральный блондин, на всю страну такой один».
– Здравствуйте. Войти-то можно? – решительно шагнул он в прихожую. – А вы кто? Новая нянька, что ли? – И тут же прокричал зычно в сторону гостиной: – Машулька, дочь! Иди сюда, лапа моя!
– Папа! Папочка! – шустрым колобком вылетела ему навстречу Машка, впрыгнула в подставленные руки, цепко впилась руками в шею. – Папочка мой пришел!
