– Ага, пришел. Я за тобой. Собирайся, к бабушке поедем. Бабушка по тебе соскучилась.
– Погодите… Что значит – собирайся? – растерянно проговорила Диля, отступая в сторону. – Вы извините, конечно, но Лара ребенка мне доверила, и я не могу… Она мне никаких распоряжений на этот счет не давала…
– Лара? И не давала распоряжений? Как это на нее не похоже! – саркастически улыбнулся мужчина, опуская ребенка с рук. – Наша Лара всю жизнь только тем и занимается, что дает всякие распоряжения!
– Ну, этого я с вами, простите, обсуждать не буду! – решительно взяла Машку за руку Дина. – Вы уж меня извините, но ребенка я с вами не отпущу. Пусть Лара скажет, тогда…
– Ну так позвони ей, получи свои драгоценные распоряжения! Где она, кстати? Все на работе пропадает?
– Нет. Она в Калининграде.
– А… Понятно. К папе подалась, значит. А на дочь ей наплевать, пусть тут дочь с нянькой время проводит.
– Не говорите так… У Лары в Калининграде отец умер.
Мужчина вдруг дернулся, посмотрел на нее потерянно и как-то сразу сник, проговорил тихо и неуверенно:
– Что ж она… Что же она даже не позвонила… Я бы поехал к ней, помог бы…
Пошарив в кармане пальто, он извлек на свет мобильник, уставился на него задумчиво, словно не знал, что с ним делать и как он вообще в руках оказался. Потом поднял на Дилю красивые виноватые глаза, улыбнулся жалко:
– Вот вся она в этом, Ларка… Ни за что сама не позвонит. Если человек ушел от ее властного влияния, то он для нее будто уже и не существует. Выкинула меня из своей жизни, будто я умер. Ну да ладно, что ж теперь…
Набрав номер, он прижал трубку к уху и сосредоточился ожиданием. Лицо его вмиг посерело, будто стекло вниз, губы сжались, рассеянный взгляд прошел через Дилю насквозь. Так стоял он долго, потом отнял трубку от уха, протянул ее Диле, произнес, будто оправдываясь:
– Не отвечает… Видит, что я звоню, и не отвечает. Значит, не отпустите со мной Машку?
– Нет, извините…
– Ну хорошо. А пройти-то мне хотя бы можно? Имею я право с дочерью пообщаться? А, нянюшка?
– Проходите, что ж… – отступила в сторону Диля. – Только я здесь вовсе не нянюшка.
– Да? А кто же? – глянул он на нее уже более заинтересованно, снимая пальто и проходя в гостиную.
– Я… Ну, скажем, я коллега по работе. Вас устраивает?
В гостиной он плюхнулся на диван, посмотрел на нее очень внимательно. Диля тут же уловила, как мелькнуло на миг в его взгляде то самое отстраненное выражение, особое, не то чтобы недоверчивое, но будто мысленно разделяющее пространство на две территории. На одной территории он, а на другой – она. Потом его взгляд легко скользнул по смуглому личику Алишера и тоже будто переместил его на Дилину территорию. Нет, ничего, в общем, обидного в этом не было, проскользнуло на уровне ощущений, лишь немного царапнуло по самолюбию. А может, ей вообще все это показалось.
– Коллега, говоришь? Что ж, пусть будет коллега. Мне без разницы. А это сын твой, да?
– Это мой сын. Его Алишером зовут. А я – Дина.
– А я Гриша. Бывший Ларин муж. Прости, а… можно нескромный вопрос, Дина? Вы с Алишером кто по национальности? Узбеки? Таджики?
– Мы из Душанбе приехали.
– Ага. Таджики, значит. И давно вы здесь живете?
– Нет. Недавно совсем.
– У нас здесь вообще никого нет… – счел нужным вступить в разговор Алишер, видимо решив, что мать нуждается в поддержке. – Но мы все равно навсегда сюда приехали, мы здесь жить будем!
– Гастарбайтеры, что ли? Ничего себе, Ларкина фирма уже на гастарбайтеров перешла! Совсем плохи дела, значит! – произнес он немного насмешливо, немного грустно, будто рассуждая сам с собой.
– Ну, знаете! Вы никакого права не имеете! Вы… – вдруг возмутилась Диля, сама от себя не ожидая такой смелости. – И вообще, при чем здесь гастарбайтеры? А если даже и так, что в этом такого?
– Да нет… Ничего такого… – пожал плечами Гриша и улыбнулся вполне миролюбиво. – Ты не обижайся на меня, Дина. Я и сам сейчас будто обиженный. А как ты тут вообще справляешься с Машкой? Она у нас девушка вредная, с характером. Вся в мать.
– Нормально справляюсь… – буркнула Диля, сердито поджимая губы. – Или вы считаете, что мне, как гастарбайтерше, и ребенка доверить нельзя?
– Да ладно, не сердись! Ну, ляпнул глупость, прости. Вообще-то я абсолютно к этому вопросу фиолетово отношусь, национальной спесью не страдаю.
– Толерантность проявляете, да? – тихо усмехнулась она.
– Ага. Ее самую и проявляю. Не обижайся. И это… давай на «ты», ладно?
– Что, совсем, до конца толерантным быть хочешь? – никак не могла она унять свою язвительность. – А мне тоже, между прочим, на нее фиолетово, на твою толерантность, понял? Достали уже… Смотрите все на нас, как на обезьян недоделанных! Объели их тут, обобрали! Как будто человек виноват в том, что в Азии родился, а не в Европе. Город-то ваш, между прочим, тоже не в Европе находится! А вы… Сделали из нас Равшанов с Джумшудами, и потешаетесь все как один. Прежде чем над другими смеяться, на себя бы пальцем показали сначала. Можно подумать, у вас тут одни гении да интеллектуалы живут…
Она и сама понимала, что ее несет. Гриша молчал, слушал, смотрел удивленно и задумчиво. В голове у нее вдруг щелкнуло, будто сигнал прошел, что перегнула палку с выплеском затаившейся в подсознании болезненной обиженности, и она замолчала, уставилась на Гришу в испуганном ожидании. А встретив его взгляд, тут же поняла, что бояться его не стоит. Шло от этого мягкотелого парня какое-то непонятное расположение, чуть насмешливое и нисколько не обидное. Может, это и была та самая пресловутая толерантность в самом хорошем ее проявлении?
– Ну-ну, говори, чего ты замолчала? – подбодрил он ее даже несколько настойчиво. – Высказывайся уж до конца. Тебя, наверное, недавно обидел кто-то, да?
– Нет, ну в самом деле… Что в этом плохого, если люди к вам подработать едут? Они же на хорошие места не претендуют, они самую черную работу делают! Вот в Душанбе, например, давно уже невозможно работу найти. А если найдешь, то платят копейки. Жалко вам, что ли?
– Да нет, не в этом дело, что жалко… – медленно протянул Гриша и снова замолчал, задумавшись. Потом вздохнул, повторил грустно: – Нет, не жалко! А только знаешь, как у нас говорят? Если видишь перед глазами таджика – ищи рядом второго. Нашел второго – ищи третьего. Но третий обязательно окажется с героином…
– Ага, нашли виноватых… Как будто у русского этого героина нет! – уже не так уверенно проговорила Диля, покосившись на Алишера, который явно держал ушки на макушке, прислушиваясь к их разговору.
– Ты знаешь, у меня приятель один есть, врачом в поликлинике работает. Так вот, он мне недавно рассказывал, что они на работу врача-таджика приняли. И к нему, как сама понимаешь, тропа соотечественников не зарастает, со всего города за нужными справками съезжаются. И ведь что еще придумали, хитрецы? Один таджик придет, а при нем двадцать паспортов. И этот врач его одного за всех на флюорографию проводит. Двадцать паспортов, двадцать штампиков. Для наших медсестричек все таджики на одно лицо…
– И что?
– А то! Мне этот же приятель рассказывал, что ежегодно на лечение гастарбайтеров-туберкулезников у нас по двадцать миллионов тратится. Хороша цифра? А? Как ты считаешь, не лучше ли было бы ее нашим нищим старикам раздать?
– Ага. Лучше, конечно. А туберкулезников убить, да? Они же таджики, зачем их лечить?
– Да пусть их в своей стране лечат, если уж на то пошло! Оно понятно, что страна бедная, и все такое прочее… Так ведь и у нас не шибко богатая!
– Ты знаешь, у меня отец ведь тоже врачом был… И русских в Душанбе раньше тоже много было. Так
