Меня любят, обо мне заботятся! Все как раньше… И вот парадокс – чем больше я себя уговаривала, тем больше это омерзение разрасталось. Ничего с этим поделать не могла! Прям за саму себя стыдно было. Знаете, как стыдно? Человек перед тобой кренделя выплясывает, а у тебя внутри – омерзение… Нечеловеческое такое чувство… Очень, очень мне за саму себя стыдно было! В общем, хватило мне такой жизни на неделю всего. А потом я собралась с духом и заявила Юре: не могу, прости! Он даже и не поверил мне сначала. Все выяснить пытался, на что я такое обиделась. Ходил за мной хвостом, подкарауливал везде, требовал объяснений… А что я ему объясню, что? Про омерзение свое объясню?
– Ну почему – про омерзение? Можно же было просто сказать: не люблю, и все… – пожав плечами, тихо сказал Дима.
– Ой, да говорила я! И про «не люблю» говорила! А он твердит свое: «Зато я тебя люблю…»
– Да уж, зануда порядочный.
– Нет, Дима, он не зануда. Он знаете кто? Как сказала одна моя сотрудница – он Карандышев… Помните, у Островского герой такой есть? Юлий Капитонович Карандышев? Собирательный образ маленького человека? Маленького, но самолюбивого очень и потому жутко страдающего. И он совсем в том не виноват, что судьбой назначен в эти… в Карандышевы… И не виноват в том, что я его больное самолюбие так спровоцировала бездарно… Не надо его привлекать, Дима. Он не виноват…
– Да при чем тут вы, Женя? Эдак теперь каждый, кому женщина во внимании откажет, будет к ней убийцу посылать? Вы что? Давайте уж тогда всех обиженных мужиков будем жалеть! Породим себе армию потенциальных маньяков…
– Ох, как у вас все просто да правильно получается, прямо пятерку поставить можно! – подняла к нему хмурое лицо Женя. – А и правда – чего тут рассуждать? Факт нападения был? Был! Вот и вдарим правосудием прямиком по факту! А что за этим фактом стоит, какие такие причины, мы замечать не будем. Глаза на них закроем! Какое нам до этих причин дело? У нас же факт есть…
– Да, Женя, есть. А причины нас и правда не волнуют. Пусть ими психоаналитики занимаются, причинами этими. Труды свои научные пишут.
– Да кому они нужны, эти ваши труды? Кому от них польза? Кулаками после драки махать… Вот вы не замечали, например, каким тоном человек – не преступник рассказывает о человеке-преступнике? Как он анализирует причины его поведения: и как его мама в детстве плохо любила иль шибко неправильно наказывала, и как девушка в нежном возрасте унизила, и как общаться он со своими сверстниками нормально не умел… Вы замечали вообще, как мы все это говорим?
– И как?
– Холодно и зло, вот как. И цинично очень. А часто и гордимся этой своей циничностью, и даже за крайнюю остроту ума ее держим! Нам и в голову не приходит, что все как раз наоборот…
Злым и циничным очень ведь легко быть! Очень легко и просто сшивать причину и следствие одной черной казенной ниткой. То есть говорить о причинах так же жестоко, как о самих криминальных последствиях. А еще мы язвим от души, потешаемся над этими причинами, пригвождаем их к стенке, в общем, изгаляемся, как только можем. А над чем тут изгаляться-то? Ведь и правда – мама недолюбила! И правда – девушка посмеялась! И подростковая жестокость у нас имеет место быть! А ведь не каждый человек по природе сильным рождается, это уж кому как повезет… Мимо сильного все эти обстоятельства проходят, никак психику не задев, а слабый в них по самую маковку погружается… А мы все как звериная стая, живем по принципам естественного отбора… Но мы ж не звери, мы ж люди! Почему мы никак не научимся жалеть и понимать другого человека? Тем более если он – человек маленький? Если он Карандышев по сути своей? Почему мы даже причинами уже обвиняем? Мы все такие… Мы жестокие, равнодушные и напуганные друг другом люди…
– Хм… А вы-то сами что предлагаете? Всем правоохранительным органам психоанализом потенциальных преступников заняться, что ли? Выявлять тех, которые, как вы говорите, из слабых, то бишь из маленьких Карандышевых, и на учет их ставить? Или что? Выявлять причины преступного их поведения и отпускать на свободу? Глупости это все, Женя…
– Нет, не глупости! Не глупости, потому что я за всех и не прошу! Я только за Юру… То есть за Юрия Григорьевича Караваева. Не надо заводить на него никакого дела, Дима! Ну… он это от отчаяния просто… Как последний шанс… Я думаю, что он просто очень сильно испугать меня хотел. Чтоб я, вся дрожащая и потерянная, к нему прибежала, чтоб я осознала все, чтоб оценила его присутствие рядом с собой…
– Я не понял – вы его оправдываете, что ли?
– Да не оправдываю! Не то это слово – оправдываю! Просто у каждого есть обычная человеческая потребность себя кому-то отдать. И у маленького человека тоже. Потребность быть нужным. Хоть она и такие вот болезненные формы порой принимает, но все равно остается потребностью. Очень страшно, когда самоотдача невостребованной остается, неприкаянной…
– И что? Если б вы шубу не продали, то смогли б эту самоотдачу для себя востребовать, что ли? Ну, я имею в виду…
– Да поняла я, Дим. Вы имеете в виду, если б на меня и впрямь этот бедолага сердечник напал, то я бы уже все по-другому осознала? Так, как Юре хотелось? Нет. В любом случае я ничего б такого не осознала. Ну, испугалась бы, конечно, сильно. Но говорю же вам: омерзение – очень тяжелое чувство. По-моему, практически непреодолимое.
– Эх, Женечка… Хорошо говорить, когда вы в этой ситуации не оказались… А перенесенный ужас психику человеческую знаете как ломает? Он любые ощущения под себя подогнать может, и омерзение ваше в том числе…
– То есть вы хотите сказать, что… что план Юрия Григорича мог осуществиться? То есть он бы пришел потом ко мне жалельщиком, защитником, рыцарем на белом коне, и я…
– Да. И вы. Именно так. Омерзение – оно, конечно, сильное чувство, но страх смерти – все равно сильнее. Уж поверьте мне, Женя. Я на своем месте всякого навидался. Порой женщины после такого вот нападения на всю жизнь изломанными остаются, и им уже не до ощущений там всяких… И поэтому не надо меня просить ни о чем! Каждый преступник должен нести свое наказание! Независимо от того, большой ли он человек, маленький ли… Да вы и сами, между прочим, уже определили свое отношение к этому вашему… маленькому Карандышеву – омерзение! Так что не учите меня добру и милосердию, пожалуйста! Сами-то вы каковы?
– Да. Вы правы конечно же. Да, и я такая же. Но мне, в отличие от вас, очень стыдно за это свое омерзение! Очень стыдно, но что я могу поделать… Я даже думаю – может, мне другое место работы поискать? А то я от этого стыда даже нормального хамского отпора дать не умею… И все-таки: не заводите на него никакого дела! Пожалуйста! Если б я его тогда так близко к себе не подпустила, ему бы и в голову не пришло, наверное… Он не виноват, его просто самолюбие понесло! Больное самолюбие маленького человека! Тем более что я же сама его и спровоцировала!
– Ну, знаете! Вы что, обязаны ему чем, что ли? Ну, спровоцировали… Ну, ошиблись… Вы же женщина, в конце концов! Вам все можно! А мужик мужиком оставаться должен!
– Ну да… Все правильно вы говорите. Конечно, должен. Только здесь случай не тот. Он же не мужик, он всего лишь Карандышев…
– Господи, опять вы за свое! – сердито хлопнул ладонями по коленкам Дима. – И вообще, чего я с вами тут разглагольствую, интересно? У меня дел невпроворот, а я… Развели мы тут с вами целую дурную философию…
– Нет, не дурную, Дима. Пожалуйста, послушайте меня. Вы ведь, я так поняла, никакого протокола официального еще не писали?
– Нет. Не писал.
– Ну, вот и не пишите. Пожалуйста. Я вас очень об этом прошу, Дима.
– Хорошо… – глубокомысленно помолчав, нехотя произнес Дима. – Раз уж вы так настаиваете… Но… Я как-то подрастерялся даже… Вы хоть понимаете, что на служебное преступление меня толкаете?
– Да никуда я вас не толкаю…
– В таком случае я хотя бы поговорить должен с ним, с этим вашим… Карандышевым!
– Не надо. Я сама с ним поговорю. Я найду что ему сказать…
– Да уж… Разговорчик у нас получился! Беседа двух блаженных идиотов! Нашим рассказать – засмеют! А я так торопился к вам, Женя, чтобы новость эту сногсшибательную сообщить… А получился, как говорит
