Прибежал повар с горячим чаем.
– Организуй нам по рюмашке и закуску!
Повар кивнул и убежал. После чего Брежнев продолжил:
– Страх был такой, что сразу проснулся! И так был рад проснуться, что даже, знаешь, прослезился! А вот в лесу, на охоте, хорошо! Никакого страха! – Он улыбнулся. Гришин понимающе кивнул. Принесли выпивку, тарелки с закусками, налили по рюмке. Брежнев тут же поднял свою. – Ну, за охоту!
Они выпили, закусили. Гришин дожевал слоеный пирожок с рыбой и вернулся к своей теме:
– И что главное! Он бросил все силы своего комитета именно на Москву, словно наша столица исчадье ада, банда преступников! Я понимаю, метит в меня, хочет срезать под корень! Зачем же так, а, Леонид Ильич?!
Брежнев дал знак, налили еще по рюмке, он пожевал воздух во рту. Они чокнулись и выпили. После того как повар отошел, Брежнев тихо, словно по секрету, заметил:
– Он скоро переедет на Старую площадь! Секретарем по международным делам. Там ему будет не до тебя! Но согласись: все же много воруют! А ведь это у народа воруют, у нас с тобой! И кое-кого тряхнуть не мешает!
После второй лицо у Леонида Ильича посвежело, заблестели глаза. Он снова махнул рукой, подбежал повар, и рюмки вмиг снова наполнились.
Гришин решил продолжить:
– Тряхнуть-то можно, даже нужно, но только так, чтоб наших не трогали!
– Вот это правильно!
Они чокнулись и снова выпили. После оба старались уже не возвращаться к этой теме. Гришин понял, что Брежнев не даст его в обиду. Ни его самого, ни его людей. Поэтому ему пришлось выпить с хозяином еще несколько рюмок и около часа слушать рассказы об охотничьих приключениях и болячках старого Генсека.
Маша неспешно шла по Тверскому бульвару, когда вдруг навстречу ей со скамейки поднялся Антон и протянул три тюльпана.
– Еще раз с днем рождения!
– Вы меня балуете, Антон! – Маша растерялась, не знала, что и делать. Взять цветы или отказаться?
Антон заметил ее сомнения и протянул цветы еще раз, сунул прямо в руки.
– Такую женщину, как вы, нельзя не баловать! Я хочу вас пригласить в кафе, выпить по бокалу шампанского! Вы мне не откажете?
Маша заколебалась, взглянула на часы. Антон продолжал настаивать:
– Всего на полчаса! Чашка кофе, пирожное, бокал шампанского! Доставьте мне такое удовольствие!
Она по-прежнему молчала, стояла как вкопанная. Антон, понимая, что сейчас может произойти самое худшее, что она просто уйдет, не выдержал и вдруг встал перед ней на колени. Маша так и залилась краской.
– Перестаньте, что вы делаете?! Земля же еще мокрая, грязно!
Она оглянулась. С двух сторон к ним приближались люди. Она испугалась и подала Антону руку.
– Хорошо, хорошо, я согласна! Только поднимитесь!
После того как Антон поднялся и стал отряхиваться, она заметила строго, пряча лицо в букет:
– Но предупреждаю: на полчаса, не больше!
Антон, приведя себя в порядок, решительно взял Машу под руку, а потом посмотрел в глаза с такой нежностью, что она опять покраснела.
– Вы чудо! Идемте!
И они двинулись по бульвару. Он с нескрываемой радостью, она тоже, но боясь самой себе в том признаться.
Они шли по бульвару, Антон что-то рассказывал своей спутнице, бурно жестикулировал, и тут мимо них проехал на машине Беркутов и, увидев Антона, узнал его. Машина остановилась на красный. Тут уж у Беркутова выдалась возможность как следует рассмотреть парочку. И от внимания его не укрылось, как Антон влюбленно смотрит на свою спутницу. «А она даже очень ничего, хорошенькая, фигурка что надо, ноги красивые, вот только постарше ухажера будет», – подумал Беркутов и улыбнулся. Тут дали зеленый, машина проехала вперед, затем машина свернула в переулок, подкатила к магазину «Книги». Максимыч притормозил рядом с входом. Выходя, Беркутов бросил водителю:
– Я ненадолго!
– Сколько надо, столько и подождем, – ответил шофер.
Беркутов улыбнулся и вошел в магазин. Торговый зал небольшой, и покупателей всего двое. Беркутов подошел к продавщице.
– Мне нужен Лев Саныч!
Продавщица, увидев перед собой солидного мужчину, с радостью отвернулась от высокого тощего парня в очках, который явно надоел своими расспросами о поэтах-шестидесятниках. Он долбил и долбил, выспрашивал, когда наконец поступит в продажу новая книга Евтушенко, стихи которого лично он не очень уважает, но следует признать Евтушенко новатором, ведь тот придумал новые рифмы, «расшатанные, точно этажерки», да и лирика поэту скорее удается, чем нет, ну и так далее в том же духе. Она отошла от парня и любезно ответила Беркутову:
– Директор отъехал по срочному делу, но зам на месте! Вас проводить?
Беркутов кивнул.
Войдя в кабинет, Беркутов увидел женщину лет сорока – сорока пяти, сидящую за машинкой и тюкающую по клавишам одним пальцем. Георгий застыл на месте. Он сразу узнал Еву. Она совсем не изменилась. И она, подняв голову, тоже узнала его, растерялась, провела рукой по кудрявым темным волосам, поднялась, сняла очки, потом снова надела их.
Те же жесты, которые запомнились Беркутову, те же движения, только очки в далеком шестидесятом году у нее были другие.
Беркутов вспомнил, как он вернулся домой после отсидки в черном лагерном ватнике и шапке, с котомкой за плечами. С какой радостью он вошел в коммунальную квартиру на третьем этаже, распахнул дверь в свою комнату. Она была чистенькая, прибранная; Ева сидела у окна, вязала детские носочки на спицах, рядом в кроватке спал ребенок. Сказка, а не дом. Но сказка быстро кончилась. Беркутов снял шапку, вытянул из ватника тощую шею, взглянул на ребенка. На столе, покрытом клетчатой клеенкой, лежал на деревянной доске хлеб, стояла бутылка молока, сыр и колбаса на тарелочках. Ева, увидев мужа, испугалась, привстала со стула. Вязанье упало на пол. Она наклонилась, подняла его. Беркутов не сводил с ее гибкой фигуры восхищенных глаз. Ева покраснела, провела рукой по шапке темно-каштановых вьющихся волос. И спросила тихо, каким-то не своим голосом:
– Ты разве не получал моего письма?
Беркутов успел сделать шаг к ней и остановился, не понимая вопроса.
– Какое письмо, о чем?!
– Я послала тебе свидетельство о разводе! Прости, Жора, но я полюбила другого человека. И он тоже любит меня, – глядя в сторону, почти скороговоркой выпалила она. Беркутов был потрясен до глубины души.
– Но мы же… так любили друг друга! – Губы почему-то плохо слушались, он еле слышно добавил: – Ты же от родителей ушла ради меня! Разве не так?!
В ее глазах стояли слезы.
– Я полюбила другого, он ударник коммунистического труда!
– Но это же наш с тобой ребенок?!
Она кивнула. Затем заговорила очень быстро, как по писаному, словно долго репетировала эти фразы, словно должна выпалить их немедленно, иначе забудет.
– Николай усыновит его! Николай на хорошем счету, его приняли в партию! Прилично зарабатывает, станет примером, хорошим отцом нашему сыну! А клеймо твоей судимости не позволит Костику добиться успеха в жизни. Да его ни в один институт не примут! Я решила, ты согласишься со мной… – На последних
