Мэгги невольно улыбнулась:
– Ладно, я постараюсь помнить о необъятности вселенной, пока буду работать в своем маленьком уголке. Может, дашь еще какой-нибудь совет?
– Не забывай чистить зубы после каждого приема пищи.
– Знаешь, – задумчиво проговорила Мэгги, – иногда твои шутки бывают совсем не такими смешными, как тебе, очевидно, кажется.
– Не смешными? Что ж, кто не рискует…
– …Тот не сидит в тюрьме.
– Ты злишься, потому что не получаешь никаких сообщений по психопочте. А ведь так приятно первой узнать новости, особенно для женщины! – Его улыбка неожиданно стала чуть более напряженной. – Скажи, Мэгги, я был прав насчет Джона Гэррета?
Мэгги встала и некоторое время просто смотрела на него, потом ее губы едва заметно дрогнули.
– Да, ты был прав.
– Судьба?
– Судьба. – Она еще немного помолчала. – Ну ладно, Бью, до встречи.
Она ушла, а Бью еще долго сидел неподвижно, глядя в пространство перед собой. Потом он поднялся и с видимой неохотой подошел к большому холсту, который стоял у стены, накрытый куском плотной материи. Мэгги его даже не заметила.
Взяв холст, Бью водрузил его на мольберт, отступил на полшага назад, глубоко вздохнул и решительным движением сбросил покрывало.
Его привычный глаз сразу заметил и виртуозную технику, и бесспорное мастерство, с которым была выполнена работа. Картина, несомненно, была одной из лучших, что когда-либо выходили из его мастерской. Но он подумал об этом лишь мельком, потому что не это было главным. В следующее мгновение он разглядел расплывчатые, смутные, но вполне узнаваемые лица и тела и впился в них взглядом. Это были женщины, запертые в мрачном узилище страдания и боли. Их руки в отчаянии тянулись к зрителю, взывая о помощи; глаза с пустыми глазницами были широко раскрыты, губы изогнулись в беззвучной мольбе.
Потом Бью увидел руки, которые пытали и мучили несчастных женщин. Руки, сжатые в кулаки, руки с ножами и скальпелями, руки с дубинками, веревками и тонкими стальными прутьями, руки, которые тянулись к женщинам, словно собирались затащить их как можно глубже – на самое дно этого пугающего ада.
Долго, очень долго Бью стоял не шевелясь. Он смотрел на картину, впитывая в себя каждый мазок, каждую малозаметную деталь. Не обращая на подступившую к горлу тошноту, он смотрел и смотрел, пока не убедился, что все омерзительные подробности запечатлелись у него в мозгу.
Потом он подошел к стеллажам и, взяв нож для разрезания холста, медленно и методично разрезал на мелкие кусочки лучшую из написанных им картин.
– Только не сейчас, – пробормотал он в тишине студии. – Только не сейчас…
– Ну вот, этим всегда кончается, – сказал Квентин в пространство.
– Чем именно? – поинтересовалась Кендра.
– Скучным конференц-залом в скучном полицейском участке, – пояснил Квентин. – Правда, в этот раз нам повезло с отелем.
– Смирение – добродетель, – напомнила ему Кендра. – Смирение и скромность.
– Да уж, – согласился Квентин без особого энтузиазма. – Ты права, конечно, и все равно мне кажется, что…
Развить свою мысль дальше он не успел. В комнату вошел Джон и сразу спросил:
– От Мэгги никаких новостей?
– Нет. Пока нет. – Квентин покачал головой. – Насколько я знаю, она собиралась побеседовать с Эллен Рэндалл у нее дома, а потом побывать в больнице у Холлис Темплтон. Правильно?
– Правильно, – подтвердил Джон.
– В таком случае прошло слишком мало времени. Вряд ли Мэгги успела сделать все, что наметила. А ты где был?
Джон усмехнулся:
– Поработал боксерской «грушей» для Драммонда. Надеюсь, он хоть немного отвел душу.
– То-то он был таким вежливым, когда встретил меня в коридоре! Я сразу понял, что лейтенанту хочется выпустить пар.
Джон пожал плечами:
– Я подумал – для всех нас будет лучше, если ему попадусь я.
– Мы вам весьма признательны, сэр, – сухо вставила Дженнифер.
– Не скажу, что получил удовольствие, – покачал головой Джон, – но должен же был кто-то прикрыть собой товарищей?!
Он снова посмотрел на часы и, нервным движением поддернув на коленях джинсы (сказывалась привычка носить костюм), подсел к столу.
– Энди обещал поторопить патологоанатома, но я боюсь, что результаты вскрытия Саманты Митчелл мы получим не раньше второй половины дня, – сказал он.
