— Почему?
Вопрос остался без ответа. Тишину прорезал пронзительный крик. Мадам Йелтси.
— Вот почему, — сказала Тони, выскальзывая из его рук.
Снова крик.
— Просто это, наверное, кот напал на ее шубу.
Тони выбралась наружу и застыла на месте. Свеча внутри погасла. Появившийся следом Гаррет сунул ей в руку огарок.
— Все равно там крыша стала подтаивать, — сказал он.
— Что? — Тони сунула огарок в карман.
— Было слишком жарко. — Они поняли, о чем идет речь. — Она знает, что вы со мной, потому и кричит.
— Она тревожится за меня.
Гаррет поднял бровь.
— С чего бы это?
— Ну, я ведь из Калифорнии. Неизвестно, как на меня подействует снег. Опять же, я из города. Неизвестно, смогу ли я жить в безлюдном месте. Я — деловая женщина. Печь домашнее печенье — это хорошо, но долго ли я смогу жить этим?
— Ну, знаешь, нам всем не суждено долго жить, если ты будешь печь печенье.
Он смеется. Так ей и надо — слишком много о себе вообразила. Он же не спросил, почему она не может остаться навсегда.
И вообще, обещать остаться навсегда человеку, которого знаешь всего три дня, — что может быть глупее? Даже если бы он спросил.
В доме снова закричали.
Гаррет презрительно мотнул головой. Тони бросила на него жалобный взгляд и ступила в снег. Он и не подумал ей помочь. Без него идти было намного труднее.
Пожалуй, теперь вообще каждый шаг ей будет даваться намного труднее. Ведь ее рука хранит тепло его ладони, губы — вкус его поцелуя, а сердце нашло то, чего ему, оказывается, так недоставало.
Тони совсем задохнулась, пока добрела до дома. Остановившись, она оглянулась. Гаррет стоял неподвижно на пригорке — темный силуэт, очерченный лунным светом. Одинокий волк.
Он повернулся и исчез, слился с горой…
Не успела она открыть дверь, как мимо нее с громким мяуканьем прошмыгнул взъерошенный кот, а в сантиметре от кончика его хвоста ударилась о косяк метла.
— Пристрелить его мало, — прорычала мадам Йелтси. Вид у нее был странный: волосы сбились набок, пеньюар располосован сверху донизу, явно кошачьими когтями, на лице пластырь, почему-то зеленый. Ни дать ни взять злая колдунья из сказки о Гансе и Гретель.
Хорошо, что тут нет Анжелики, — она бы со страху умерла.
— Как он забрался в дом? — спросила Тони, с трудом сдерживая смех.
— Через окно, паршивая тварь! Ты бы видела, что он творил с моей шубой.
Тони стиснула зубы, чтобы не рассмеяться.
— Знаю я их, этих самцов. А ты где была? — Суждение о самцах вполне естественно перетекло в вопрос о Тони.
— Я просто гуляла. Никак не могла уснуть.
— Гулять одной ночью — это небезопасно. — Мадам ловко прощупывала почву.
— Это же не Сан-Диего.
— Да и не одна гуляла, так?
— Встретила Гаррета.
— Он тебе не пара.
— Почему?
— С этими симпатичными надо быть поосторожнее. К ним бабы липнут как мухи. Рано или поздно они все равно срываются с привязи.
— Вот уж не знала, что вы такой специалист в этих делах.
— Может, по мне этого и не скажешь, но у меня тоже кое-кто был.
— Похоже, он вам дорого обошелся, — сочувственно сказала Тони.
— Ай, брось.
— Отбил у вас всякую охоту даже думать о любви.
— Не будем, я сказала.
— Я только сейчас поняла, что как раз это и нравилось мне в вас больше всего.
Мадам Йелтси открыла рот, чтобы что-то сказать, но Тони, не слушая ее, прошла в свою комнату и решительно закрыла за собой дверь.
Она никогда прежде не задумывалась о своих отношениях с мадам Йелтси, но теперь все стало на свои места.
Смерть матери была для Тони страшным ударом. Ей казалось, что мать бросила ее, и в отчаянии она восстала против всего, что мать любила и ценила. Она решила, что любовь, семья — это все ничего не значит. И словно само Провидение свело ее тогда с мадам Йелтси. Эта сильная женщина прекрасно обходилась без любви, без семьи, без всего, что может закончиться такой болью.
Ничто в мире, казалось, не могло смутить ее душевный покой. Видно, слишком сильна была предавшая ее любовь, чтобы она смогла отважиться на нее еще раз. Мадам Йелтси предпочла карьеру.
А она, Тони? Разве не уподобилась она мадам Йелтси, не думая ни о чем, кроме этой самой карьеры, которая в конце концов затмила ей весь белый свет?
И все-таки, счастлива ли мадам Йелтси? Или она уже просто забыла, что это такое, заменив счастье удовлетворенным тщеславием?
Ну а у нее что? Несколько поцелуев украдкой в снежном убежище — и вся жизнь под откос. Только из-за того, что он, видите ли, спросил, почему она не может остаться.
Вконец измученная всеми этими мыслями, Тони легла в постель в полной уверенности, что не заснет. Но едва она закрыла глаза, как почувствовала его губы на своих губах, стало тепло и уютно, и она незаметно погрузилась в сон.
Гаррет остановился у походной кровати, на которой спала Анжелика. Настроение у него было паршивое. Анджи очень нравится спать у него в кабинете. Ему — ничуть. Кто знает, каких только гадостей не понарасскажет Тони про мужчин эта старая карга, устроившаяся у него в спальне.
В павильоне было тихо, голоса смолкли, свет потушен. Завтра трудный день.
Гаррет поднял с пола плюшевого мишку, пристроил его рядом с Анжеликой и лег на свою раскладушку.
Конечно, всякое бывало. Однажды осенью он ночевал под открытым небом в одной куртке — в горах бушевала непогода, и идти дальше было опасно. Пришлось устраиваться на довольно крутом склоне. Он всю ночь ворочался, стараясь улечься среди острых камней, впивавшихся то в бок, то в спину, и ему все время казалось, что он вот-вот покатится вниз. Случалось ночевать и в протекающей палатке. Бывало, что палатка неожиданно падала на голову под тяжестью выпавшего ночью снега. И все-таки никогда не было так плохо, как сейчас.
Черт, опять он ее поцеловал. Никакой силы воли. Размазня, а не мужик! Хотя при чем тут размазня? И сила воли тут ни при чем? Нет, честное слово, он сошел с ума.
Это стало ясно в тот миг, когда она сказала, что не может остаться, а он не нашел ничего лучшего, как спросить: почему?
Как будто и так не ясно. Потому что у него в таблице она не получает ни одного очка. Ни единого. Хотя нет, одно есть.
За красоту. И еще одно — за то, как она целуется.
Будем считать, все к лучшему. Эта ведьма не успокоится, пока не увезет Тони обратно в Сан-Диего. И он тоже не будет знать покоя, пока это не произойдет.
Ему представилось лицо с широко открытыми, как у ребенка, глазами, в которых играет пламя свечи.
