Стихи Парменида мне понравились, что-то в них было общее с рекламой товаров на телевидении. И я снова выпил оказавшийся полным стакан самогона. Нет, не одолеть Дионису… Оглядевшись, я обнаружил, что все прочие столы сдвинуты поближе к нашему, так что теперь уже щи было не пронести, не расплескав. Все молчали, соображая, что же такого сказал Парменид. Первой встрепенулась официантка.
— Ага! — сказала она. — Я поняла! Говоря о вечной и нежной любви, ты, Парменид, выделяешь два типа познания, за которыми стоят два уровня мира: неизменный умопостигаемый мир Единого и изменчивый чувственно постигаемый мир множественности, мир истины и мир явлений. Так как критерием истины принят разум, то учение свое ты, Парменид, развиваешь на строго логической основе. Здорово!
Обрадовавшись, что критерием истины принят разум, строители начали перебирать, к чему бы, плохо лежащему, немедленно применить его. Лишь прораб Митрич отчаянно молчал. Но в стане почитателей критерия истины согласия пока, к счастью, не было.
— Такого о любви я еще не слышала, — сказала официантка. — Но если, как говоришь ты, Парменид,
Тут официантка похлопала себя сначала по округлым бокам, потом по отяжелевшим грудям.
— Если бытие таково, то оно имеет середину и края, а, обладая этим, оно необходимо должно иметь части. Или не так, Парменид?
— По частям, — предложил один строитель.
— Нет, всю сразу, — не согласился с ним второй.
О чем они спорили, я не знал. Ну, да это их дело, что пустить насторону.
— Так, — неуверенно ответил мудрый философ.
— Ничто, однако, не препятствует, чтобы разделенное на части имело в каждой части свойство единого, и, чтобы, будучи всем и целым, оно, таким образом было единым, — сказала официантка.
— Почему бы и нет? — уже более уверенно заявил Парменид.
— Однако ведь невозможно, чтобы само единое обладало этим свойством
— Это отчего же? — удивился Парменид.
— Истинно единое, согласно твоему определению, должно, конечно, считаться полностью неделимым.
— Конечно, должно! — воскликнул Парменид.
— В противном случае, то есть, будучи составленным из многих частей, оно не будет соответствовать определению.
— Начинаю понимать, — с некоторым недоумением в голосе сказал Парменид.
— Будет ли теперь бытие, обладающее, таким образом, свойством единого, единым и целым, или нам вовсе не следует принимать бытие за целое?
— Ты предложила трудный выбор, — в задумчивости сказал Парменид.
— Ведь если бытие обладает свойством быть в каком-то едином, то оно уже не будет тождественным единому и всё будет больше единого.
— Да, — с великим трудом согласился Парменид.
— Далее, если бытие есть целое не потому, что оно получило этой свойство от единого, но само по себе, то оказывается, что бытию недостает самого себя.
— Истинно так, — обрадовался Парменид.
— Но согласно этому объяснению, бытие, лишаясь самого себя, будет уже небытием.
— Похоже на то, — сник Парменид.
— И всё снова становится больше единого, если бытие и целое получили каждый свою собственную природу.
— Надо же! — удивился Парменид.
— Если же целое вообще не существует, то это же самое произойдет и с бытием, и ему предстоит не быть и никогда не стать быть.
— Все равно ведь он когда-нибудь кончится и перестанет быть, — заявил третий строитель.
— Ага, — согласился прораб Митрич.
Надо заметить, что строители переговаривались вполголоса и нисколько не мешали диалектическому
