— Поистине, человек есть мера всех вещей, — наконец нашел что сказать Протагор.
И тут в соседней комнате что-то сначала звякнуло, затем загремело, а потом уж и оглушительно загрохотало, словно сам Зевс раздраженно рылся в своих доспехах. А когда грохот стал совсем уж невыносим, из комнаты выскочил младший сын Сократа, малолетка Менексен, волоча за собой лист кровельного железа. Причем, он не просто волок, а извлекал при этом из него ужасающие звуки, волнообразно поднимая и опуская гибкий лист
— Менексен, — не повышая голоса, сказал Сократ, — ты разве не видишь, что у нас гости?
Похоже, что младший сын расслышал голос отца, потому что начал приветствовать гостей еще громче. А потом бросился в дверь, чуть не скосив острым краем куска железа Протагора, а заодно уж и Межеумовича. Сам-то Сократ предусмотрительно стоял в безопасной позиции.
— И чем ты будешь угощать гостей? — в неожиданно наступившей тишине спросила Ксантиппа мужа.
— Не бойся, — ответил Сократ, — если они люди порядочные, то останутся довольны, а если пустые, то нам до них дела нет. Тем более, что нам и выяснить-то надо одну мелочь, но понятно, что Протагор ее без труда разъяснит, после того, как он разъяснил диалектическому Межеумовичу уже столь многое.
— Ты бы лучше устроил своих гостей, — посоветовала Ксантиппа, — а то стоят возле порога как Геракловы столпы. Маленьким детям пройти негде.
— В этом нет ничего сложного, милая жена, — согласился Сократ. — Сейчас все и устроим в самом что ни на есть лучшем виде.
Эта мысль показалась мне дельной и я, радуясь, что сейчас снова послушаю мудрых людей, взялся за лавки и кровать и расставил их полукругом.
Мне показалось, что Протагор уже несколько раздражен оказанным ему приемом, взволнован и изготовился к ответам, словно к бою.
— Я знаю, — сказал Сократ Протагору, — что ты и сам умеешь и других можешь научить говорить об одном и том же по желанию либо так длинно, что речи твоей нет конца, либо так коротко, что никто не превзойдет тебя в краткости. Если хочешь со мною беседовать, применяй второй способ — немногословие.
— Сократ! — вскричал, оказывается, и в самом деле раздосадованный Протагор. — Я уже со многими людьми состязался в речах, даже с самим материалистическим Межеумовичем, но если бы я поступал так, как ты требуешь, и беседовал бы так, как мне прикажет противник, я никого не превзошел бы столь явно, за исключением диалектического Межеумовича, и имени Протагора не было бы меж сибирских эллинов.
— Но ведь я и не настаиваю, Протагор, — сказал Сократ, — на том, чтобы наша беседа шла вопреки твоим правилам. Если бы ты захотел вести беседу так, чтобы я мог за тобою следить, тогда я стал бы ее поддерживать. Ты ведь сам утверждаешь, что способен беседовать и пространно, и кратко — ведь ты мудрец, — я же в этих длинных речах бессилен, хотя и желал бы и к ним быть способным. Но ты способен и в том и в другом и должен бы мне уступить, чтобы наша беседа началась и продолжалась. Однако ты не хочешь, а у меня есть кое-какие дела, и я не могу оставаться, пока ты растягиваешь свои длинные речи. Я должен уйти отсюда и ухожу, хотя, пожалуй, не без удовольствия выслушал бы тебя.
С этими словами Сократ встал, как бы, действительно, собираясь уйти. Но только что он встал, как Ксантиппа схватила его одной рукой за локоть, а другой — за гиматий. Чтобы не порвать свою последнюю и довольно ветхую одежду, Сократ вынужден был остановиться.
— Куда это ты собрался? — поинтересовалась Ксантиппа.
— Как куда? — удивился Сократ. — За самогоном. Не видишь — у нас гости.
— Не пущу тебя, Сократ, — завелась Ксантиппа. — Если ты уйдешь, то, неизвестно, через сколько дней воротишься! А какая у нас будет без тебя беседа? Прошу тебя, Сократ, останься с нами. Для меня нет ничего приятнее, чем слушать твою беседу с Протагором, особенно если ее будет поддерживать и направлять доблестный Межеумович. Сделай нам всем удовольствие, Сократ!
— Ты всегда была мне приятна своей любовью к мудрости, Ксантиппа. Я и теперь хвалю тебя и люблю, так что хотел бы сделать тебе приятное, если бы ты и попросила у меня невозможного. Но сейчас это все равно, что просить меня следовать вдогонку за быстроногим Ахиллесом, бегуном в расцвете сил, или состязаться с кем-нибудь из участников марафонского забега, а то и с государственными гонцами, да еще и не отставать от них. Ты ведь знаешь, Ксантиппа, что я сам к себе предъявляю еще гораздо более высокие требования и хотел бы поспевать за ними в беге, да только не могу. Но уж если всем непременно хочется видеть, как я бегу нога в ногу с Протагором, то попросите его приноровиться ко мне, потому что я-то быстрее бежать не могу, а он медленнее может.
— Нехорошо ты говоришь, Сократ, — опечалилась Ксантиппа.
— Ладно, тогда останусь, — как-то уж очень легко согласился Сократ.
— А самогон? — поинтересовался Протагор.
— Какой самогон? — удивился Сократ.
— Да за которым ты собрался идти!
— Как же я за ним пойду, если вы меня не пускаете?
— Мужи, собравшиеся здесь! — торжественно произнес Межеумович. — Я считаю, что все вы тут родственники, свойственники и сограждане — по природе, закон же гостеприимства — тиран над людьми — принуждает ко многому, что противно природе. Так стыдно было бы нам, ведающим тайную природу вещей, мудрейшим из сибирских эллинов, именно поэтому соединившимся теперь здесь, в этом средоточии сибирской эллинской, да к тому же еще и народной, а заодно уж и партийной мудрости, в величайшем и благополучнейшем доме Сибирских Афин, — стыдно было бы нам не высказать ничего достойного такой чести, но спорить друг с другом подобно никчемнейшим людям. Так вот я прошу вас и советую вам, а проще говоря, — приказываю, пусть Протагор идет за самогоном, а Сократ накрывает столы яствами. А я уж лично прослежу, чтобы все было хорошо и еще лучше.
Ксантиппа растерянно оглядела самый благополучнейший дом Сибирских Афин, сообразила что-то и сказала:
