— Уже около десяти, — ответил Самарин, протягивая командиру кружку.
Звонкие бульки разлетелись под сводами пещеры, оживляя ее, заставляя людей представить себя где-то далеко от сюда, там, где нет холода, едкого дыма от костра, трупов рядом и осточертевшей войны, и, чтобы закрепить в душе это ощущение, Романов произнес тост:
— Ну, давай, братишка. За то, чтобы мы выбрались с тобой из этой каменной жопы и вернулись домой.
Неразбавленный спирт огнем пронесся по нутру, сметая ураганом какие-либо мысли, оставляя лишь горечь во рту и желание жить. Зажевав галетами, Романов и Самарин прошли в «тамбур».
Романов сунул бойцу в руку фонарик, а сам начал потихоньку вытягивать верхний камень. Вдвоем в тоннеле не развернуться. Чем черт не шутит? Может, за ним пустота и не нужно будет столько копать. Раз — и на воле. Камень сорвался и упал под ноги, поднимая клубы пыли. Пустот за ним не оказалось.
— Знаешь, тост у тебя был правильный, — произнес Самарин, направляя свет на место раскопок. — Только вот домой мне ехать, совершенно не охота. Я имею ввиду, что если откопаемся и выберемся отсюда, уеду куда угодно, только не домой.
— А что так? — кряхтя, спросил старлей. — Дома же хорошо. Тепло, уютно и мухи не кусают. Живешь у родителей под крылом и в ус не дуешь.
— Это не про меня, — резко оборвал его Евгений. — Я для моих родителей, будто диванная собачка. Мне уже двадцать лет, а они меня по утрам до сих пор пытаются накормить манной кашей. В девять вечера я должен быть дома, гостей не приводить, в десять телевизор не включать. Куда пошел? С кем это ты там разговариваешь по телефону целых десять минут? Что это за Лена звонила тебе сегодня, пока ты был в институте? А ты знаешь, что может случиться, если ты будешь встречаться с этими девицами? И это до бесконечности. Отец чуть ли не каждый вечер мне читает лекции об опасности секса, мать о правильном питании и каждый день собирает мне пакетик с завтраком. Они стоят надо мной и проверяют, как я чищу зубы. Они приводят в дом психологов, чтобы те внушили мне правила поведения в обществе и оградили меня от «опасных» с их точки зрения связей. «Не делай такую прическу», «я же тебе велел поступать в МГУ на юрфак, а не в твои комедианты», «Женечка, сегодня праздник, как-никак первое мая, надень смокинг и бабочку. Я тебе их погладила. И завтрак твой в пакетике на столе», «Евгений, в следующий раз, если ты опоздаешь к ужину, можешь не приходить домой вовсе, и оставаться там, где ты находишься: нечего таскать в наш с мамой дом всякую заразу. Это немыслимо! Он пьет где-то в подворотнях, неизвестно с кем, неизвестно что, да еще, наверное, и совокупляется в антисанитарных условиях, можно сказать, на помойке, а потом весь этот букет мерзостей несет в эту квартиру. Между прочим, ты знаешь, с каким трудом мы получили эту квартиру?».
Романов остановился на время, чтобы чуть-чуть передохнуть и посмотрел на Самарина:
— Пойми. Ты для них всегда будешь оставаться ребенком. А, кстати, кто у тебя родители?
— Отец в министерстве торговли. Заведует каким-то направлением во внешних сношениях. Мать домохозяйка, а когда-то была великолепным врачом. Сейчас бесконечно читает женские романы и цитирует их наизусть, а из дома выходит только в магазины и театр. Хотя, зачем ей ходить по магазинам, ума не приложу. Все равно наша домработница все покупает.
— Не кисло! — присвистнул старлей. — У вас и дача, небось, где-нибудь на море, яхта.
— У нас дом в Варне. И под Выборгом дача. В Рощино. Ездим туда. Я в кандалах, отец и мать в машине с собственным водителем. А яхты отец не любит. Предпочитает отдыхать на берегу в шезлонге или кресле-качалке.
— И опять-таки не кисло! Многие тебе могут позавидовать, а ты костеришь предков, на чем свет стоит. Не пойму я все-таки, зачем ты в армию поперся?
— Мне их бесконечный снобизм и ничем неистребимое ханжество поперек горла стоят. А еще безграничная ложь. Дошло до того, что отец решил меня женить на дочери какого-то дипломата при ООН. Вот тут-то я и взбунтовался. Пошел в военкомат и попросился в армию. Представляешь? У военкома глаза на лоб. Приходит здоровенный парень студент ВГИКа без генетических и каких-либо других отклонений, у которого папа в министерстве, и говорит, что хочет в армию, да еще в спецназ, да в горячую точку, как минимум. Сам. Видно было, как меняются стереотипы в башке у комиссара. Мозги аж скрипели.
Романов вытащил еще один валун и аккуратно уложил у стены. Он выпрямился, было, для нового захода, но вдруг замер, как вкопанный.
— Что там? — насторожился Самарин.
— Тихо! — прошептал старлей. — Там что-то происходит. Послушай.
Евгений подошел поближе и прислушался. С той стороны был слышен ритмичный стук.
— Да, — оторвался от завала боец. — Я тоже слышу.
— Откапывают, суки.
— Жопа! Во, попали!
Виктор провел обеими руками по светло-русому ежику волос, затем махнул рукой и обреченно, будто на плаху, поплелся к костровищу. Женя побежал за ним.
— И что теперь? — спросил он. — Что будем делать? Командир?
— Да, какой я тебе теперь к чертям командир? — взвился Романов, опускаясь на бушлат. — Блядь! Так хочется курить! У тебя нет сигаретки?
— У меня осталось полпачки, да у Власова пачки три в РД было. Мы же на выходе не курим.
— Дай хоть одну.
Самарин вытащил из помятой пачки «Прима» сигарету, протянул старлею, затем извлек еще одну и прикурил. Курили, молча. Тянули горький дым, от которого першило в горле, нервно, затягиваясь взахлеб, словно всхлипывая от плача. Когда докурили, решили еще по одной. Потом старлей встал и снова отправился к завалу, послушал и вернулся обратно.
— Копают, — угрюмо констатировал он, усаживаясь обратно. Нервное напряжение ощущалось в каждом его движении. — Но еще все так же далеко. Ты спрашивал, что теперь делать? У нас много путей. Выбирай. Во-первых: можно застрелиться. Прямо сейчас. Наверное, это не больно. А главное — быстро. Во-вторых: можно дождаться, когда откопают и дать бой, и все равно погибнуть, но уже как герои хреновы из американских боевиков. Шансов на победу нет никаких. В-третьих: можно сдаться в плен и опять-таки сдохнуть, но уже рабами, и при этом хорошенько и красиво помучаться. Есть четвертый вариант — застрелить друг друга на раз-два-три и все едино сдохнуть. Сдохнуть! Сдохнуть! Сдохнуть!.. С какой стороны не посмотри, кругом смерть. Так какой же я в задницу командир, если вас всех на смерть повел?
— Не горячись, Витя, — после некоторого молчания проговорил Самарин. — Ты меня на смерть не привел. Я сам выбрал службу, не ты выбирал за меня и не родители мои. Я сам. Значит, за меня ты не отвечаешь.
— Плохой аргумент. Слабый. Это я вас к той сраной речке повел и я виноват во всех смертях. Я! Понимаешь? Я.
— Да, что ты заладил, как магнитофон? Ты, значит, ты. Успокойся. Может, они покопают немного и плюнут, а мы отсидимся и выползем отсюда. Ты меня еще с женой, хоть и бывшей, познакомишь. Или хотя бы фото в семейном альбоме покажешь. А потом поедем ко мне и на моей свадьбе напьемся в хлам. Я решил. Если живым выберусь, женюсь на этой, как ее там. Ну, на той, что родители мои сватали.
— Давай, сейчас выпьем. Глядишь, проще жизнь покажется. Пусть и укоротится лет на тридцать.
— Слушай, старлей. Я понять не могу. Ты что такой слабый? Жить хочешь? Так ведь и я хочу. Или ты думаешь, что я на войну приехал подыхать? Ошибаешься. Я приехал сюда, только не говори, что это пафос, родину защищать. Насколько я понял, ты погоны надел для того же и сам, а не по принуждению. Я прав? Так чего же ты хочешь? Мы с тобой шли, прекрасно понимая, что можем погибнуть. Они не собирались служить, — он махнул рукой в сторону закутка, где лежали Власов и Скворцов. — Их призвали, а мы-то с тобой сами. Понимаешь? Да сейчас мы в жопе. Да еще чуть-чуть и нам отрежут головы. Но не стоит стонать, как баба. Мне тоже страшно. Я тоже сейчас в штаны наложу. Но спиртом не заглушить страх. Пьяный проспится, дурак — никогда.
— Да, пошел ты, умник хренов! — взорвался Романов. — Ты, бля, меня не бери на характер. Ты хоть знаешь, за что ты воюешь? В гробу я видал такую войну. Мы тут гнием и дохнем, а там в Москве твой розовощекий папаша с арабами торгует, с теми самыми, которые сюда оружие поставляют. Ты что
