Черемушкин вскочил на ноги, но сейчас же, сраженный острой болью в коленном суставе, со стоном опустился на землю. Ему нестерпимо захотелось пить. Флягу с остатками воды он где-то обронил в пути. Оставалось одно — сорвать пучок пахучей травы и медленно его жевать. Но это не принесло ему облегчения. Во рту осталась тошнотворная клейкая горечь. Тогда, прижавшись лицом к холодному и влажному от росы гранитному валуну, он стал всасывать влагу, часто двигая губами.
Далекий рокот авиационных моторов остро ударил по его напряженным, словно обнаженным нервам. Лейтенант механически поднес к глазам циферблат наручных часов.
— Двадцать один час двадцать четыре минуты. Но почему? Самолет должен появиться над поляной «Черный кристалл» ровно в ноль-ноль пятнадцать. Может, часы стоят? — Но маленькая светящаяся зеленым огоньком секундная стрелка равномерно совершала свой неустанный круговой путь.
Разведчик приподнялся вновь, встал на ноги и, превозмогая разлившуюся по телу боль, сделал несколько неверных шагов. Затем не пригибаясь, во весь рост кинулся в лесную чащу, придерживаясь намеченного азимута. В быстром движении боль постепенно отступала, таяла, принося лишь сковывающую усталость. Мысль работала четко. Сколько он прошел в быстром темпе — пять, десять, пятнадцать минут? Время для него как бы остановилось. Внезапно впереди, в каких-нибудь в пятидесяти метрах от заваленной буреломом просеки, Черемушкин уловил слабый, сейчас же исчезнувший блеск отраженного света, относящийся либо к линзам очков, либо к стеклу часового циферблата.
Толстый ствол вывороченной с корнем сосны закрывал дорогу вперед. Лейтенант, будто остановленный непреодолимой преградой, как подкошенный упал плашмя на грудь в густую траву, неверным движением руки нажимая на спусковой крючок автомата. Несколько пуль, вырвавшихся из ствола, огненными стрелами прошивая деревья, ушли к невидимому горизонту. И видимо, это кому-то показалось сигналом. Послышался треск ломаемого кустарника. К сосне, за прочным стволом которой лежал лейтенант, метнулось гибкое собачье тело. Разведчик наугад успел дать короткую очередь, и огромный волкодав, захлебываясь визгом и царапая мощными лапами сосновую кору, свалился на землю, недотянув до разведчика полметра.
Черемушкина никто не ждал. Он сам нарвался на засаду, устраиваемую каждую ночь немецким подразделением, входящим в состав отдельного карательного батальона СС.
Уже не скрываясь, участники засады обрушили на разведчика бешеный автоматный огонь. Чтобы после, броском, предпринять атакующий маневр. Минуту-две лейтенант лежал неподвижно, не смея поднять голову. Пули дробили и кромсали дерево, беспорядочно разбрасывали в стороны пахнущую смолой щепу, наполняли воздух визгом. Прекратив стрельбу, гитлеровцы ринулись в атаку, чтобы захватить живьем обороняющегося. Но напоровшись на беспрерывную стрельбу, не выдержали, залегли.
Расстреляв патроны основного диска, а сменить его на запасной не было времени, Черемушкин выхватил из-за поясного ремня пистолет и выстрелил в ползущую к нему вражескую фигуру. Не успокаиваясь, в азарте схватки, он ловко освободил осколочную гранату от предохранительных усиков чеки и, в надежде пробить себе дорогу, метнул в место очевидного скопления фашистов. После короткого оглушительного взрыва, стремглав поднявшись, рванулся вперед, расстреливая пистолетную обойму. Новая, огненная боль, затмив прежнюю, вихрем помутила сознание. Плетью повисла левая рука, сделав дальнейший прорыв невозможным. Тогда, оставаясь на прежнем месте, он с трудом извлек из тугого чехла запасной магазин, вложил его в приемное окно автомата, приготовил гранату и затих, обдумывая возможный выход из ситуации.
А вокруг опять наступила; тишина. Только где-то совсем неподалеку, по-видимому, по дну неглубокой впадины журчал ручей.
Лейтенант лежал, молча сжимая автомат. Голова была ясной, но он ни о чем не думал. Больше всего ему сейчас хотелось видеть солнце, чувствовать его теплые лучи.
Полыхнувшая в стороне, чуть левее и сзади яростная перестрелка, затем — слившийся воедино ружейный залп взбудоражили, захлестнули горячей волной сознание Черемушкина. Примерно он мог догадываться, что происходит: преследующий его по пятам отряд егерей с ходу напоролся на группу рейдирующих партизан.
Незадолго до выхода лейтенанта Черемушкина к гранитному валуну полурота партизан из отряда Бородача, возвращающаяся с боевого задания, остановилась на привал. Во все стороны была выслана разведка. Заслышав неподалеку вспыхнувший быстротечный бой, партизаны быстро расчленились на две группы: одна подошла к месту стычки с немецкими солдатами, вторая организовала засаду.
Группа фашистов, обнаружившая лейтенанта, не зная произошедших изменений, но ободренная подошедшими свежими силами, открыла сильный огонь по разведчику. Черемушкин едва успел втиснуться под лежащий ствол сосны, как метрах в десяти от него, разбросав искристые огоньки, лопнула мина. И защемило сердце, когда в унисон с пронесшимися мыслями о помощи слева от него расторопно и безостановочно заработал пулемет. В неприкрытый тыл разведчика разом устремились три вражеские фигуры. Поток трассирующих пуль хлестнул по кустарнику, по черным силуэтам гитлеровцев, атакующих лейтенанта.
С фронта, с левого фланга, с тыла, зажимая фрицев в клещи, на сближение отважно пошла реденькая партизанская цепочка. Черемушкин, покидая свое убежище, намеревался было подняться во весь рост, но третий по счету удар в груды заставил остановиться и, разворачивая тело, бросил на землю. Разрывов гранат, истошных выкриков на немецком и русском языках он уже не слышал, так же, как и не чувствовал, что его тело поднимают и куда-то уносят…
Сколько времени находился Черемушкин в состоянии непонятной невесомости, было ему неведомо. Когда пришел в себя, увидел, словно в густом и липком тумане, заволакивающем глаза, склонившуюся над ним русую девичью голову.
— Потерпи, потерпи, родной…
— Наташа… — спекшимися губами прошептал лейтенант. — Нет! Вы не Наташа?
— Меня зовут Оксаной. Лежи… Лежи, осталось немного, хороший мой! — ворковала она, бинтуя разведчику грудь.
— Кто вы? — с усилием оттолкнув своей здоровой правой рукой ее руки, спросил Черемушкин.
— Мы — друзья, партизаны!
— Если вы из отряда Бородача, мне нужен командир.
В воздухе ясно слышались звуки авиационных моторов.
— Мне нужен ваш командир, — повторил он свою просьбу. — Немедленно… Сейчас же. Вы слышите? — Лейтенант чуть-чуть приподнял руку. — В воздухе…
— Я — командир партизанской полуроты! — выступил вперед худощавый, невысокого роста человек с выглядывающей из-под бушлата гимнастеркой рядового состава.
— Слушайте… Слушайте, — лихорадочно, будто захлебываясь, зашептал Черемушкин. Испарина стала ложиться на высокий лоб и изжелта-бледное лицо разведчика. — Слушайте… В воздухе находится советский транспортный самолет. На поляне «Черный кристалл» должны быть зажжены сигнальные огни: два костра — на западной оконечности, третий — у восточной. При всех обстоятельствах самолет должен сесть. Это важно, очень важно…
Шум боя постепенно затихал, удаляясь к западу и северо-западу.
Лейтенанта Черемушкина несли на импровизированных носилках из полотна плащ-палатки и наскоро подобранных жердей.
На полпути от места схватки к поляне «Черный кристалл» связной отыскал в темноте командира взвода разведки:
— Вас вызывают — и немедленно.
К командиру партизанской полуроты бегом подошел коренастый, среднего роста человек лет сорока в трофейном немецком обмундировании, опоясанный крест-накрест пулеметными лентами.
— Отходим к месту стоянки базы. Нужно срочно доложить о просьбе разведчика командиру отряда. И чтобы ни одна фашистская душа… Понял? Сдерживай гитлеровцев и отходи сам к квадрату «сорок один», к поляне «Черный кристалл». Ты аккуратненько можешь, — это делать, Митрофаныч.
Возбужденный боем, Митрофаныч потеребил свою небольшую, клинышком, курчавую бородку неспокойно сказал:
— Сделаем, командир. В душу их… — И исчез в ночной темноте.
