не подал. Я только лаваш угостил. Так решила в кустах клиентов искать. Я ей зову: иди сюда, в тонар. Нет, говорит, только в кустах могу. А там бомжи-момжи.
– Вот дура! Учу-учу: езди там, где люди приличные, с деньгами ходят. Бомж тебе что подаст? Вернется, так подскажи мне, я ей, сучке, устрою!
– Подскажу, обязательно подскажу. Красивая девочка! В джинсы-минсы.
– Это кто же у меня? – задумалась цыганка. – Новеньких кучу только что привезли. Я уж запуталась.
– Откуда привезли, слушай?
– А я почем знаю? Из Костромы вроде, с Узбекистана, с Молдовы. Чего они там в домах инвалидов видели? А здесь – Москва, деньги знай зарабатывай. Мамке немного дай – за квартиру заплатить, одежду им купить, еду повкуснее, а остальное клади себе в карман! Худо ли?
Люба доехала до рынка, разномастными фургончиками напоминающего задворки цирка, который однажды приезжал в Любин городок. Первая же торговка, возле ящиков которой остановилась Люба, протянула ей спелый помидор.
– Что вы, зачем? – смутилась Люба.
– Бери, бери, – отвела Любину руку торговка. – Думаешь, не знаю, как у мамки-то тебе живется?
– Что вы, моя мама очень хорошая. Она меня очень любит.
– Ну-ну, рассказывай больше.
– Честное слово!
– Ладно тебе, не бойся, ничего никому не скажу.
– О чем?
– Про мамку твою.
Люба недоуменно переглянулась с коляской. Потом приблизилась к продавщице и шепотом спросила:
– Здесь туалет где-нибудь есть?
– Да зачем ты деньги будешь платить за этот туалет? Езжай вон в кусты. Там все и сделаешь забесплатно.
– Кусты? – переспросила Люба. – А деревья и клумба там есть?
– Вытоптали всю клумбу.
– За одну ночь? – удивилась Люба.
– Кто его знает? Может, и за одну.
– И где она была, клумба? – спросила Люба.
– За рынком. Вот здесь объезжай, за палаткой с рыбой дорожка есть, прямо в кусты и приведет.
– Спасибо вам огромное! Вы такая чудесная! – с жаром воскликнула Люба.
– Да ладно тебе, – смущенно махнула рукой торговка, засмеялась и до самого обеда никого не обвешивала.
Кусты за рынком действительно обнаружились. Но деревья толпились здесь совсем не так. Утром это был угол бульвара, плавно заворачивающего к эстакаде. И тюльпаны алели в сумерках именно на травяном изгибе. А здесь, за рынком, вообще ничего не алело.
«Наверное, здесь где-то еще кусты есть, другие», – упавшим голосом сказала Люба.
«Сомневаюсь», – сумрачно ответила коляска.
Они помолчали. Люба заерзала.
«Не могу я в кустах… Неприлично это. Придется опять у людей спрашивать».
Они наугад двинули через проспект. Водители машин – кто возмущенно, кто сочувственно – тормозили при виде отчаянно передвигавшейся коляски. Из открытого окна Любе на колени вылетела металлическая монета в десять рублей.
– Вы деньги потеряли! – крикнула Люба, но машина уже умчалась.
«Какое – потерял! – вскричала коляска, когда бурный поток проспекта был преодолен и показался парк. – Это он тебе милостыньку бросил».
Люба вспыхнула.
«Ты что – серьезно?»
«Шутки шучу!»
Люба подержала монету в руках.
«Какие все-таки люди в Москве добрые. Десять рублей незнакомой девушке бросил. Без всякой корысти отдал, просто потому, что хороший человек».
«Хороший! – заворчала коляска. – Ага! Депутат это от полюбовницы своей ехал. Грешил всю ночь. А потом десять рублей калеке бросил, вот и совесть чиста: вроде он уж не изменщик, а голубь сизокрылый!»
«Почему ты во всем видишь только плохое?» – возмутилась Люба.
«Кто-то из нас двоих должен его видеть? Ты у нас кругом только хорошее замечаешь. А мне что остается?»
– Девушка, гражданка москвичка, где здесь туалет? – окликнула Люба молодую женщину с метлой.
– Ближайший – в «Макдоналдсе», на проспекте, – польщенно ответила дворничиха, которая только месяц назад приехала в столицу из Узбекистана.
– Здесь рядом «Макдоналдс»? – воскликнула Люба.
– Совсем близко, – махнула метлой женщина, – через две мусорницы.
«Колясочка, Коля точно нас там ждет!»
В кафе, которое действительно оказалось совсем рядом, на горластом проспекте, было прохладно. И жидкое мыло пахло сиренью, и электрополотенце само высушило Любины руки. Люба выехала из туалетной комнаты в зал и закрыла глаза.
«Колясочка, сейчас я открою глаза, а за столиком у окна сидит Николай!»
Коляска замерла.
Люба глубоко вздохнула, распахнула глаза и повернула голову к столику возле окна-витрины. За столиком сидела элегантная женщина в возрасте золотой осени. Брови женщины были тщательно выщипаны, а на их месте находились другие, искусно нарисованные перламутрово-коричневым карандашом и тенями. Шею и руки дамы унизывали камни цвета хурмы и сливы. Дама элегантно ела пирожок.
– Здесь не занято? – спросила Люба.
– Пожалуйста, присаживайтесь, – ответила дама.
– У вас необыкновенные украшения, – похвалила Люба, подкатив к столику с подносом. – Просто как… не знаю… как современная бразильская бахиана Лобоса!
Дама с неподдельным удивлением посмотрела на Любу.
– Вы любите музыку? – спросила она.
– Кто ж ее не любит? – ответила Люба. – Вы тоже, наверное, любите?
– Угадали, люблю, – отложив в сторону пирожок, ответила дама. – Я певица. Правда, сейчас я на пенсии, занимаюсь преподавательской деятельностью в частном порядке. Извините, как вас зовут? – улыбаясь, спросила дама.
– Любовь Зефирова. А вас?
– Чудесное имя – Любовь. А меня – Сталиной Ильясовной. Для друзей – Лина. Чем вы занимаетесь, Любочка? – с заинтересованностью в голосе спросила Сталина Ильясовна.
– Пою.
– Да что вы? И где же?
– Пока дома пела. И в нашей музыкальной школе: я там на полставки работала, с детьми-инвалидами занималась.
– У вас дома есть студия?
– Нет, я на кухне чаще всего пою и изредка в зале: мама там телевизор смотрит.
– Понятно. И какие у вас, Любочка, творческие планы?
– Я насчет планов и приехала.
– Так вы в Москве недавно?
– Утром сегодня прибыла. Там клумба была с тюльпанами… Вы здесь клумбу поблизости не видели?
