Я моргаю. Болтушке. Я, конечно, знаю, что это правда… но я же исправляюсь. Я же НИКОМУ не сказала, что встретила Джилл Хиггинс. И мне удалось сдержаться и не сообщить Люку, что любовник его мамы (если он действительно тиковым является, в чем я все меньше и меньше сомневаюсь) вчера звонил опять. Я – настоящий кладезь ценнейшей информации!
Но я решаю не давить на Шери. Все-таки я оставила ее в беде.
– Да ладно тебе, Шери, – говорю я и тянусь к песеннику, – сейчас я подыщу для нас что-нибудь забавное.
– Я – пас, – отвечает Шери. – Слишком устала.
– От караоке нельзя устать, – говорит Чаз. – Просто встаешь и читаешь на экране текст.
– Я слишком устала, – еще категоричнее повторяет Шери.
– Слушай, – уговаривает ее Люк, – кому-то все равно придется встать и спеть, иначе Фродо затянет еще одну балладу, и я перережу себе вены.
Я пролистываю песенник.
– Я спою, – говорю я.- Не могу допустить, чтобы мой парень покончил с собой.
– Спасибо, сладкая моя, – подмигивает мне Люк. – Как мило с твоей стороны.
Я нахожу нужную песню и пишу ее номер на маленькой бумажке, которую нужно отдать официантке.
– Если я спою, – настаиваю я, – то и вы, парни, тоже должны.
Чаз торжественно смотрит на друга:
– Взять живым или мертвым?
– Нет, – отвечает Люк и энергично трясет головой. – Ни за что, – смеется он. – Я не пою под караоке.
– Ты должен, – строго говорю я, – потому что, если не споешь, нас всех ждет вот это. – Я киваю в сторону группы хихикающих малолеток с медальонами в виде светящихся пенисов на шеях. У них явно холостяцкая пирушка.
– Они превращают караоке в балаган, – соглашается со мной Чаз. Слово «караоке» он произносит с чистейшей японской интонацией.
– Еще по одной? – интересуется официантка в очаровательном красном шелковом китайском платье с гораздо менее очаровательной серьгой в нижней губе.
– Принесите четыре, – говорю я и передаю ей две бумажки с заказами песен. – И две песни, пожалуйста.
– Мне не нужно, – говорит Шери и поднимает почти полную бутылку пива. – Мне хватит.
Официантка кивает и берет у меня бумажки.
– Тогда только три, – говорит она и уходит.
– Что значит – две песни? – с подозрением спрашивает у меня Люк. – Ты не…
– Мне хочется послушать, как ты поешь о том, что ты – ковбой, – мои глаза невинно раскрыты, – и скачешь на железном коне…
Люк едва сдерживается, чтобы не расхохотаться.
– Ты! – Он замахивается на меня, но я юркаю за спину Шери, которая продолжает бурчать:
– Хватит уже.
– Спаси меня, – прошу я ее.
– Я серьезно, – говорит она. – Прекратите.
– Да ладно тебе, Шер, – смеюсь я. Да что с ней такое? Она же всегда так любила побалагурить. – Спой со мной.
– Ты меня достала, – огрызается она.
– Спой, – не сдаюсь я. – Вспомни старые добрые времена.
– Отстань, – говорит Шери и отталкивает меня на дальний конец скамьи, на которой мы с ней сидим. – Мне нужно в туалет.
– Я тебя не пущу, – отвечаю я, – пока ты не согласишься со мной спеть.
И Шери выливает бутылку пива мне на голову. Позже, в туалете, она извиняется. Смиренно.
– Прости, – всхлипывает она, глядя, как я сушу волосы под сушкой для рук. – Я так виновата.
Сама не знаю, что на меня нашло.
– Все нормально. – Я ее едва слышу сквозь шум сушилки. – Правда.
– Нет, – говорит Шери. – Я ужасная.
– Вовсе ты не ужасная, – говорю я. – Я сама напросилась.
– Знаешь… – Шери прислоняется к батарее. Женский туалет в «Хониз» нельзя назвать вершиной декораторского искусства. Здесь только одна раковина и один унитаз, а стены выкрашены тошнотворной бежевой краской, под которой явственно проглядывают следы граффити. – Ты действительно напросилась, но это как обычно. А вот я превратилась в страшную суку. Я совершенно не понимаю, что со мной творится.
– Это все из-за работы? – спрашиваю я. Сушилка для рук решила проблему мокрых волос. Но что мне делать с запахом пива, пропитавшим мое маленькое платье от Вики Ваграм-младшей? Придется изрядно поработать с ним.
– Дело не в работе, – угрюмо говорит Шери. – Она мне нравится.
– Правда? – Я не могу скрыть удивления. Шери только и делает, что жалуется на плотный график и перегрузку.
– Да, – продолжает она. – В этом-то и проблема… Иногда мне лучше там, чем дома.
Я открываю свою сумочку «Мейерс» семидесятых годов из винила кислотного лимонно-зеленого цвета, всего за тридцать пять долларов (с учетом скидки, предоставляемой магазином ретро-одежды для своих сотрудников), и ищу что-нибудь, чем можно прыснуть на себя, чтобы избавиться от запаха пива.
– Это потому что ты так сильно любишь свою работу? – осторожно спрашиваю я. – Или потому что больше не любишь Чаза?
Шери кривится и закрывает лицо руками, чтобы скрыть слезы.
– О, Шер! – У меня щемит сердце. Я подхожу и обнимаю ее. Через дверь мне слышно «тумптумп-тумп» и нестройное вытье «Нью-Йорк, Нью-Йорк».
– Я не знаю, что случилось, – всхлипывает Шери. – Только, когда я с ним, я чувствую, что задыхаюсь. И даже когда его нет рядом, мне кажется, что он… меня душит.
Я пытаюсь понять. Ведь именно так должен вести себя настоящий друг.
Но я знаю Чаза очень давно. Ничего подобного я в нем не замечала. Сложно найти более жизнерадостного и легкого парня. Если, конечно, не брать во внимание то, что он иногда разглагольствует о Кьеркегоре.
– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я. – Каким образом он тебя душит?
– Ну, он все время звонит мне на работу, – отвечает III ери, сердито утирая слезы. Она ненавидит плакать… и соответственно плачет крайне редко. – Иногда даже по два риза на дню!
– В этом нет ничего такого, – говорю я. – Я же звоню тебе по нескольку раз за день. Гораздо чаще, чем он. – Я уже не говорю о том, сколько раз вдень я отправляю ей письма по электронной почте, тем более сейчас, когда столько времени провожу на рабочем месте у компьютера и вношу гуда все сообщения и заметки для юристов, на которых работаю.
– Это совсем другое, – возражает Шери. – И вообще, дело не только во всей этой истории с кошкой. – Я проговорилась Шери о том, что Чаз собирается поселить к ним в квартиру четвероногого друга, и у Шери вдруг обнаружилась опасная форма аллергии, подруга с грустью призналась своему парню, что ей до конца жизни нельзя жить в одном доме ни с кем мохнатым. – Представляешь, когда я прихожу домой после работы, он спрашивает, как прошел мой день! И это несмотря, на то, что он уже спрашивал об этом по телефону!
Я выпускаю Шери из своих объятий.
– Шери, – говорю я, – мы с Люком говорим миллион раз за день. – Ну, это небольшое преувеличение. Какая разница? – А когда возвращаемся домой, рассказываем друг другу, как прошел день.
– Ну и хорошо, – отвечает Шери. – Но могу поспорить, что Люк целый день не слоняется по квартире с томиком Виттгенштейна в руках, не идет потом в магазин, не убирает квартиру и не нечет тебе овсяных
