включали в себя 39,7 % одних только прапорщиков при лишь 9,8 % кадровых офицеров. В целом первые добровольцы представлены 18,6 % кадровых и 81,4 % офицеров военного времени, среди которых видное место занимали прапорщики — 36,3 %.
Наибольшее число кадровых приходилось на чинов Генерального Штаба: около 55 % штаб-офицеров, до 28 % генералов и примерно 17 % обер-офицеров.[428] Однако и среди последних (и даже причисленных после ускоренных курсов Академии) преобладали кадровые, порой выпуска 1912 г.[429] Всего же в Добровольческой армии к 1 декабря 1918 г. прибыло только «около 10 % прежнего состава офицеров Генерального Штаба», причем четыре пятых этого количества поступило в период с августа по ноябрь; попутно заметим, что на службе у большевиков их оказалось не меньше трети от общего состава.[430] H. H. Рутыч приводит другую цифру — 594 офицера и генерала,[431] то есть 42,9 % от довоенного числа чинов Генерального Штаба и 47,6 % от выживших к 1918 г., - но она относится к Русской армии Врангеля и включает генштабистов не только Добровольческой армии, а всех ВСЮР. Поэтому выявленные нами данные представляются более адекватными и точными. Следовательно, кадровая прослойка Генерального Штаба, ввиду своей мизерности, легко растворялась в офицерской массе Добровольческой армии и не оказывала сколько-нибудь заметного влияния на специфику ее общего состава.
Упомянутое в предыдущей главе резкое сокращение численности кадрового офицерства к 1917 г. нашло дальнейшее продолжение в Белом добровольчестве. Занимавшийся специальным изучением корниловец генерал-майор M. A. Пешня, считая, что его остаток колебался в пределах 20 %-25 %, указывал: к концу 1918 г. кадровых офицеров в Добровольческую армию «явилось не более 45 % состоящих налицо».[432] А это дает совсем немногим более 1 % от численности довоенного русского офицерства, для пехоты же — и вовсе сотые доли процента. Поэтому добровольцев можно с полным основанием назвать «армией прапорщиков», продолжая образ генерал-лейтенанта В. З. Май-Маевского, именовавшего «войной прапорщиков» Первую Мировую.[433] Конечно, подразумеваются не только носители данного чина в эти годы, но все начинавшие службу именно с него — отсутствовавшего в системе чинов мирного времени.
В силу отсутствия в материалах Пешни точных цифр и подсчетов, говорящего об их достаточной приблизительности, необходимо проследить динамику колебания численности офицеров военного времени и кадровых на примерах конкретных подразделений. Обращаясь к обрывочным, но обширным приказам по отдельным частям, видим, как на долю кадровых офицеров среди пополнений 1918 г. приходилось 6,2 % у дроздовцев в августе-сентябре, 10,1 % у марковцев в июне-сентябре и 10,7 % у алексеевцев в августе- декабре. (См. приложение 2, таблицы 9-11) Своеобразным внутренним источником офицерских пополнений становилось производство нижних чинов, вероятно, первопоходников. Например, за сентябрь-декабрь 1918 г. в Марковском, 2-м Офицерском, 2-м Офицерском Конном (будущие Дроздовские) и 1-м Офицерском Конном (затем Алексеевский) полках прапорщиками стали 107 человек, в том числе 43 из юнкеров, 2 из кадет, 37 из вольноопределяющихся и 25 из простых добровольцев.[434] Тем самым преобладание офицеров военного времени еще больше усиливалось.
В 1918–1919 гг. ситуация складывалась следующим образом. Обер-офицеры, преимущественно не старше подпоручика, у марковцев составили 95,8 %-9б,2 %, у корниловцев — 81,0 %, у дроздовцев — 98,7 %, у алексеевцев — 88,4 %, а в среднем — 94,1 %. Очень содержательные архивные материалы пополнений 1-го Марковского полка за июль-август 1919 г. позволяют сделать вывод о доле офицеров военного времени в 98,0 %, сходны с результатами анализа прежнего состава и допускают произведение экстраполяции на прочие подразделения Добровольческой армии. (См. приложение 2, таблицы 8-11) То есть массовые пополнения 1919 г. существенно не изменили соотношение, продолжив тенденцию на сокращение количества кадровых офицеров, свидетельствуя об устойчивости социально-служебной базы добровольцев.
Во избежание критики за внимание только именным частям (причина чего уже указывалась) и для более полного и объективного представления о соотношении кадрового и офицерства военного времени, обратимся к немногочисленным офицерам полков регулярной кавалерии. Сведения о них в обобщенном виде указывают на 34,0 % кадровых; схожую картину видим и на примере офицеров сводно-гренадерских частей — 36,6 %, а в общем — 34,2 %. (См. приложение 2, таблица 13) Это выше показателей стародобровольческих полков, что объясняется меньшим уровнем потерь в 1914–1917 гг. по сравнению с пехотой, выходцами из которой были почти все «цветные». Впрочем, и возрождавшиеся пехотные части отличались наличием большого числа кадровых офицеров, как видно на примере ячейки 42-й пехотной дивизии: среди 93 офицеров 165-го Луцкого, 166-го Ровненского, 167-го Острожского, 168-го Миргородского пехотных полков и 42-й артиллерийской бригады кадровыми были 47,[435] или 50,5 %. Их высокая активность при возрождении старых частей, вполне естественно, была гораздо понятнее, чем у офицеров военного времени. Вычисление среднего количества кадровых чинов с учетом и именных, и ячеек регулярных частей произвести можно — 11,2 % — но ввиду подавляющего численного превосходства офицеров первых над вторыми результат следует признать заведомо завышенным и принимать только в роли максимума, а не объективного для всей армии.
Наконец, в 1920 г. удельный вес офицеров военного времени был равен 93,3 % по армии. Точнее всего вновь оказываются подсчеты по отдельным частям: в Марковской артиллерийской бригаде — 94,7 %, во 2-м Корниловском полку — 95,1 %, в Алексеевской бригаде — 84,9 %, а в сводных полках Марковской дивизии в Галлиполи — 93,6 %, Дроздовской дивизии — 96,6 %, Корниловской дивизии 89,3 %. (См. приложение 2, таблицы 8-11) Как видим, переформирование ВСЮР в Русскую армию также не затронуло в этом смысле Добровольческой армии, основа которой сохранилась в 1-м армейском корпусе (в декабре 1919 г. — апреле 1920 г. именовался Добровольческим).
Подчеркнем: к этому времени штаб-офицерский чин уже не был исключительной принадлежностью кадрового военного. Только чин полковника, и то не всегда, позволял предположить, что его обладатель получил офицерские погоны в мирное время. И если у марковцев примеров обратного нет,[436] то корниловские офицеры военного времени в 1920 г. нередко оказывались полковниками. Так, М. Н. Дашкевич и М. Н. Левитов осенью 1919 г. были только поручиками, а к осени следующего года — уже полковниками, а артиллерист полковник Д. А. Смогоржевский вышел из вольноопределяющихся, то есть тоже не принадлежал к кадровым.[437] Аналогичны примеры дроздовцев Е. Б. Петерса и Туркула, причем у второго фактически не было военного образования, так как он стал в 1915 г. офицером сразу из солдат, минуя военное училище.[438]
Продвижение в чинах происходило довольно своеобразно. Прежде всего, в Добровольческой армии возникла практика, которую условно можно назвать «всеобщим производством». В сентябре 1919 г. приказом Деникина все прапорщики были переименованы в подпоручики, с упразднением чина прапорщика; других чинов производство не затронуло.[439] В июне 1920 г. Врангель издал приказ «о производстве всех офицеров до штабс-капитана включительно»,[440] хотя вообще и критически отзывался о слишком быстрых продвижениях молодых офицеров при Деникине. Так столкнулась критика нового Главкома в адрес предшественника и желание завоевать популярность в офицерской среде; в условиях отмечавшегося весьма скудного жалованья получение чина означал хоть какое-то его увеличение и являлся средством и удовлетворения честолюбия, и элементарной социальной поддержки.
Чинопроизводство же в индивидуальном порядке часто осуществлялось в виде награды за боевые отличия, так как пожалование старых орденов за подвиги в междоусобице считалось безнравственным и не проводилось.[441] В результате офицер за год мог получить два чина, а за 1918–1920 гг. и все четыре, примеров чего немало. Однако они касаются лишь отдельных, самых ярких и удачливых представителей. Кроме наградного смысла, чины служили дополнительным закреплением должности из-за частой молодости начальников, просто подтверждая уже существовавшее положение. Производство и 23-летнего дроздовца E. H. Обозненко, и 26-летнего алексеевца П. Г. Бузуна из капитанов в полковники «не было неожиданностью, этого давно ожидали».[442]
В широких же слоях добровольческого офицерства дела обстояли иначе. Приказы по 1-му
