— А помнишь, как ты увивался вокруг меня в тот день, когда кончил писать эту картину?
Я взял картину, скатал ее и сунул под мышку.
— Нет, Галли, так нельзя. Ты помнешь ее! — вскрикнула Сара.
Она была готова разрыдаться над своим сокровищем. Мне стало жаль ее. Этот этюд, подумал я, лучший экспонат в музее старой плутовки. Святая святых храма. Она смотрит на него каждый день и повторяет: «Какая я была красотка, и как я пожила! Все мужчины за мной гонялись. И неудивительно!. Посмотри сюда, и сюда, и вот сюда». Да, старушке трудно примириться с такой утратой. И я ласково ущипнул Сару.
— Ах, Галли, пожалуйста, не попорть ее.
— Я? Испортить?
— Краски могут потрескаться. Дай я заверну ее как полагается, проложу газетой. Как я всегда делала. Нехорошо, если твоя чудесная картина потрескается.
— Моя картина или твой портрет? — Животики надорвешь над ее уловками.
Но я отдал ей картину, чтобы она завернула ее в бумагу. И хорошо, что отдал. Потому что пока она возилась с нею в спальне, в передней послышался топот Байлза. Счастье, что он не застал нас вдвоем. При виде меня он застыл, как вкопанный, и выпучил глаза. Пар в котле подымался. Сейчас заработают колеса.
— Так, — сказал он наконец и поднял кулак величиной с совок.
— С добрым утром, мистер Байлз, — сказал я. — Вот зашел проведать миссис Манди, старого друга нашей семьи.
— Так, — сказал Байлз, и колеса застучали. — Вон!
Сара сунула мне в руку сверток, и я поспешил удалиться.
Профессор заходил-таки ко мне утром, пока меня не было. Вынюхивал свой пай. И я уже было решил, не откладывая дела в долгий ящик, шагать в Кейпл-Мэншенз, чтобы сбыть товар, как вдруг мне пришла в голову благая мысль еще раз взглянуть на картину, чтобы определить, не лучше ли она смотрится на подрамнике. Любители вроде Бидера, да и маклеры тоже, зачастую неспособны оценить картину, если она снята с подрамника.
Я развернул сверток. Кроме четырех рулонов туалетной бумаги, тщательно упакованных в газету, в нем ничего не было. Я так обомлел, что не мог даже выругаться.
Тогда я, конечно, вспомнил, что Сара уходила за веревочкой перевязать пакет. И довольно долго отсутствовала. И я рассмеялся. Что мне еще оставалось? Не бросаться же к старой мошеннице, чтобы перерезать ей глотку. Даже мысль об этом приводила меня в неистовство. Наверно, потому, что Сара глубоко вошла в мою плоть и кровь. Я ее любил. А убивать близкого человека, даже мысленно, крайне опасно. Можно вывести из строя весь механизм. Застопорить мозги. И просто сорвать предохранительный клапан.
Я немного погулял по набережной. Подышал ветром. Полюбовался весенними деревьями на левом берегу, в лучах заходящего солнца. Словно языки пламени на латунном небе. Заляпанная солнцем латунь. А река как бренди.
Глава 30
На следующий день я снова отправился в Четфилд. С фомкой побольше. Я не сердился на Сару, но хотел покончить с этим делом. Однако как раз когда я производил рекогносцировку в районе парадной, мне было знамение — меня цапнула за ногу собачонка. Мне не впервой терпеть собачьи укусы. Собаки всегда кусают оборванцев. Не могу, однако, сказать, чтобы мне это нравилось. И когда я повернулся, чтобы пнуть собачонку, в двух шагах от себя я увидел Байлза, направлявшегося ко мне с вилами наперевес. Он долго гонялся за мной по площадке и, возможно, поймал бы, если бы не запыхался, поскольку не переставая объяснял, какую котлету он из меня сделает. В итоге он выбился из сил, и мне удалось юркнуть в соседний подъезд и скрыться в уборной. Я просидел там, пока не стемнело и можно было начать отступление. Принимая во внимание, что мне предстояло воплотить новый замысел «Грехопадения», я не решился подвергнуть себя риску. Это было бы преступлением.
Мне показалось неразумным ставить профессора в известность о том, что Сара провела меня, и я написал ему письмо, сообщив, что картина у моих агентов, где ее приводят в порядок. В тот же вечер я нанес визит сэру Уильяму, чтобы попросить его подождать; день-другой — и он получит свой шедевр.
— Какая жалость, — сказал профессор, встретив меня в холле. — Вы опоздали.
— Опоздал?
— Они уехали в Америку и вернутся месяца через три, не раньше.
— Ну и на здоровье, — сказал я. — За это время я подыщу раму. Полагаю, сэр Уильям не откажется выслать мне аванс в сто фунтов?
— Боюсь, — сказал профессор, — сэр Уильям захочет прежде взглянуть на картину.
— В таком случае, — сказал я, — я считаю себя вправе воспользоваться другими предложениями. Не сомневаюсь, что Хиксон даст мне большую цену.
Профессор не на шутку испугался и стал уверять меня, что сэр Уильям, если я соглашусь подождать, конечно же, заплатит больше Хиксона.
Профессор остался в квартире Бидеров на субботу и воскресенье. До понедельника, когда он уезжал погостить к старому другу в Девоншир, ему негде было жить. И есть ему было почти нечего. Бидеры все позапирали, кроме головки сыра и полкаравая черствого хлеба.
Сначала, когда я предложил составить ему компанию, профессор насупился. Однако, услышав, что я согласен взять на себя заботу о довольствии, стал гостеприимнее.
— Вы можете лечь на диване в студии, — сказал он. — Я сплю в гостиной.
— А почему не в постели сэра Уильяма?
— Белье заперто в шкафу.
— Ладно, — сказал я. — Перебедуем как-нибудь, пока хозяев нет дома.
Потом я научил профессора отдать в заклад зимнее пальто, а на вырученные деньги купил пива и бекона на двоих. Мы рассчитывали выкупить пальто, как только я получу за картину. Так мы и жили в стране Бьюлы на хлебе, сыре и беконе, а потом на хлебе, корках от сыра и беконе до понедельника. Когда старый друг профессора прибыл на «роллс-ройсе», чтобы забрать его в Девоншир. По-видимому, все друзья профессора охотно — когда это их устраивало — предоставляли ему всевозможные блага, за исключением одежды и денег.
Когда машина прибыла, я еще нежился в постели, и профессор не знал, как быть.
— Простите, мистер Джимсон, — сказал он, — но мне нужно запереть квартиру и сдать ключи в полицейский участок.
— Подумаешь, — сказал я. — Дайте сюда ключи, и я сам о них позабочусь. Невежливо заставлять друзей ждать.
И действительно, приятель Алебастра мерил шагами студию и с каждой минутой все больше накалялся от нетерпения. Потому что его ждала жена. А жена, насколько я мог судить, не слишком жаловала его друга, профессора. И отнюдь не была намерена долго ждать джентльмена с прорехами на заднице.
— Поехали, Алебастр, — торопил его приятель, поминутно входя и выходя. — Нам до ленча предстоит проделать немалый путь.
— Бидеры очень предусмотрительны, — сказал профессор, у которого от волнения голова шла кругом. — Они дали мне строжайшие инструкции. Здесь собрано много уникальных вещей, и они, естественно, беспокоятся об их сохранности.
— И правильно делают, — сказал я. — Скажите привратнику, чтоб не спускал глаз с входной двери. Скажите ему, что мистер Галли Джимсон берется передать ключи по назначению.
Профессор совершенно потерялся. Он укладывал в картонку свои пожитки: пару носков, запасной
