Кража

Он сказал:

– Я – Оливье Лейбовиц, мы сегодня вместе отправляемся в Нью-Йорк.

Вы уж простите, думать я мог только об одном: мой брат ИМАЕТ его жену. Сказать ему? А что из этого выйдет? Вместо этого я сказал, что забыл свой стул. Надо вернуться за ним.

– В Нью-Йорке полно стульев, – возразил он. – Я куплю вам на базаре на 3-й улице.

В Международном Аэропорте Кингсфорд-Смит Оливье принял таблетку.

– И вам лучше принять, – посоветовал он. Дал мне коку и две таблетки. Я заглотал обе и вскоре обнаружил, что у меня и паспорт есть. Понятия не имел, что у меня есть паспорт и даже как он выглядит. Садясь в самолет, я думал об отце.

Я спросил Оливье, сколько часов лету до Америки.

Тринадцать часов до Лос-Анджелеса, сказал он. Боже благослови бедного милого покойного папашу! Он бы этого не перенес, кабы увидел Заторможенного Скелета на самолетном сиденье.

37

Всего два бара имелось в СоХо в ту пору. ОДИН – «У Китти», а второй – «У Фанелли», и там Марлена с опухшими глазками разыскала меня через полчаса. Подошла к моему столику у дальней стены, легче мотылька, принесла два «Роллинг-Рокса» и один вкрадчиво поставила передо мной.

– Я люблю тебя, – сказала она. – Ты даже не представляешь себе, как сильно!

Меня раздирали всякие чувства, и я не решился ответить.

Она скользнула на скамью напротив, поднесла бутылку к губам.

– А ты не сможешь меня любить, пока не узнаешь, во что я в тебя втянула.

Именно об этом я думал, поднимая пиво и отхлебывая из горла.

– Итак, – она аккуратно поставила бутылку на стол, – я тебе все расскажу.

Она умолка на миг.

– Знаешь, когда ты впервые меня увидел… в тех нелепых туфлях, от которых ты так возбудился…

– Туфли я возненавидел!

– Хорошо-хорошо, только не вздумай ненавидеть меня. Я этого не вынесу. И о Хью не волнуйся. Я позабочусь о Хью.

Я фыркнул, и все же ее слова меня тронули. До тех пор никто даже не врал мне, что о нем позаботится.

– Оливье подтвердил подлинность картины Дози Бойлана, – продолжала она. – Пока меня не было. Приехала в Австралию – а он уже все сделал. Господи, вот дурак! Бойлан – друг его клиента, и Оливье было неловко признать, что он ни уха ни рыла не смыслит в творчестве своего отца.

– Это знаменитая картина. В чем проблема?

– Будь он способен смотреть дальше своего носа, он бы знал, что Музей современного искусства отказался от нее. Выбросил на помойку.

– Я знаю, что это значит, крошка.

– Знаю, что ты знаешь, и ведь это дурной признак. Почему от нее отказались? Даже Оливье следовало бы призадуматься.

– Но ты сказала, что все в порядке. Это были чуть ли не твои первые слова: «По крайней мере, мистер Бойлан знает, что его Лейбовиц – подлинник».

– Ш-ш. Слушай. – Она взяла обе мои руки в свои и поднесла их к губам. – Слушай внимательно, Майкл! Я расскажу тебе всю правду.

– Его Лейбовиц – фальшивка? В этом все дело?

– Хочешь знать мое мнение? Это незаконченная послевоенная картина, которую Доминик и Оноре спрятали в ту ночь, когда старый козел откинул копыта.

– Блядь, Марлена!

– Ш-ш. Успокойся. Та картина стоила недорого, но они ее подправили. Датировали 1913 годом, и она превратилась в большую ценность. Музей современного искусства вцепился в нее, как только она появилась на рынке в 1956 году. Прямиком из наследия художника. Безукоризненное происхождение, полно репродукций. Но это подделка. Оноре, конечно же, знал в точности, как и что в ней подправлено. Ему для этого не требовался рентген. Вероятно, Доминик все проделала у него на глазах.

– Но ты же нашла в архивах заказ на краски? Ах, черту ты сама напечатала эту квитанцию.

– Милый, милый, пожалуйста, не сердись на меня! Я же не преступница. Нам нужно было заполучить эту картину, а кто бы одолжил нам полтора миллиона долларов, который Бойлан просил за нее? Никто.

– И ты подделала расписку за титановый белый?

– Все равно что затыкать протечку жевательной резинкой. Примерно два дня картина вновь числилась подлинником. Но рано или поздно рентген бы все-таки сделали, и тогда бы мы оказались – уж извини – в полном дерьме.

Теперь я все понял.

– Картина была застрахована. Ты организовала кражу.

Глаза у нее слегка опухли, с Принс-стрит проникал смягченный, фиолетовый свет.

Весь рассказ она вела как бы со стороны, а потому я не сразу разглядел тень улыбки, проступившей теперь в уголках ее губ.

– Ты сама украла ее!

– Не Оливье же это поручать.

– Ты прошла милю через буш – ночью?

В Нью-Йорке пошел дождь, большие жирные капли били в окна «У Фанелли», по ее милому, сиротливому личику пробегали тени, словно в дискотеке, пока она продолжала рассказ, все время стараясь понять, как я это приму: она заплатила наличными за пару садовых перчаток, набор отверток, нож для раскроя ковров, кусачки для работы с проволокой, долото для работы по дереву, гвоздодер, фонарь, лейкопластырь и лом. Два дня она провела в мотеле «Графтон», а когда узнала, что Дози уехал в Сидней, поехала безлюдной окольной дорогой в Землю Обетованную. Взятую в аренду машину припарковала на заброшенной просеке, оттуда прошла пешком вдоль хребта холма через заросли, и хотя не сразу нашла столб, зато вскарабкалась на него без труда и отключила и электричество, и телефон.

– Откуда ты знала, как это делается?

Она только плечами пожала:

– Прочла.

К тому времени, как она добралась до порога Дози, ночь превратилась в поток кристальных звезд на бархатных небесах. При свете луны и звезд она разогнула литую решетку на стеклянной панели двери. Этот момент я помнил из газет: местные детективы говорили, что грабитель был «помешан на аккуратности». Решетки Марлена добросовестно сложила на посудомойке.

Благодаря Дози она заранее знала, где висит картина и как охраняется. С помощью болтореза рассекла кабель сигнализации и сняла безвкусную, раздражавшую ее раму. Запаковала картину в несколько слоев наволочек, заклеила сверху скотчем и пошла обратно через буш.

– А дальше что?

Опушенные долу глаза вдруг расширились, взгляд стал жестким.

– Ты еще не решил порвать со мной? Ответь!

Я мог бы испугаться, но ничего подобного.

– Сначала я хочу выслушать все до конца.

– Может, требуется письменное признание? – приподняла она бровь.

– Все до конца.

– Ах, вот как! – сказала она, слегка рассердившись.

– Помнишь, как ты впервые явилась ко мне – ты видела, над чем я тогда работал?

– Я никогда не лгала тебе о твоей работе. Никогда. Никогда.

– Я не о картине.

– Да, ты сделал прекрасные зарисовки насекомых.

– Мухи, осы, несколько бабочек.

– Я еще подумала: «Как удачно, он умеет рисовать». – Она покраснела. – Поторопила события.

– Так вот, Сигнальная Диопсида…