В прошлом – горестные голоса. В прошлом – запах гари от плиты, лак для пола от «Джонсона», туман нашатырного спирта, окровавленный отцовский фартук плавает в отбеливателе. МЕРТВЫЕ ТЕЛА в янтарных стаканах лагера «Фостерз», горькой «Виктории», «Балларэт Берти», «Каслмейн XXXX». В помойку все это, советуют, и я никогда не прислушивался к голосам. Вот, я сказал. В прошлом осталась главная улица. На ней – лавка мясника. Позади лавки – сарай, заполненный дерезой, на холме – дом священника. Лучше послушаем, как звонят колокола на вечернюю службу. Вот, я сказал. Лучше послушаем кукабару, посмотрим, как они метят свою территорию перед наступлением ночи. Лучше не знать НИ X о кукабарах, избавь, Господи, от клюва нас, собрание червяков и мышей.
Иными, словами – НЕ НАДО ССОРИТЬСЯ, ДЖЕНТЛЬМЕНЫ! Вот почему и сейчас неприятно было слышать, как мой брат разговаривает с Оливье на Мерсер-стрит, Нью-Йорк, адрес написан у меня на запястье. ПОЙМИТЕ МЕНЯ ПРАВИЛЬНО – поначалу я обрадовался, что доехал, но когда Марлена потребовала, чтобы Оливье подписал ПОДЛОЖНЫЙ ДОКУМЕНТ, в пять минут я убрался обратно на улицу. Какой-то тип подошел ко мне. Кто это? Он тащил за собой картонный ящик, шаркал им по чужеземной мостовой. Какие у него намерения? ЧЕРНОКОЖИЙ с седой бородой, уши, как у Микки-Мауса или у другой какой мыши, маленькие уши, розовые, НЕНАТУРАЛЬНЫЕ. Вообще-то он мне понравился.
Он спросил, видал ли я тут Подтяжку.
Я ответил, что сам только что приехал.
– Откуда? – пожелал он узнать.
– Из Австралии.
– «Безумный Макс»,[79] – проворчал он и пошел себе дальше по мостовой, смех его грохотал, как вода в сточной канаве. В ЧЕМ ШУТКА, ЗАСРАНЕЦ? – спросил бы его мой брат. Я укрылся в убежище мансарды, но там уже Мясник грозился применить к Оливье силу: я тебе сломаю то, я тебе оторву это. Дом, милый дом, и счастливого рождества. Побагровев от ярости, он сулил наполнить пластмассовые ведра кровью Оливье, а у самого голос дрожал, как оторвавшийся лист цинка на курятнике. Я знал, что он боится.
Оливье сидел очень тихо, согнулся на диване, словно Гамби.[80] Когда я увидел, как он улыбается моему брату, я понял, что дойдет до кровопролития, и вновь удалился по жуткой фабричной лестнице, продираясь через чашу ТОШНОТВОРНЫХ рулонов мокрых, горелых ковров. Из мышц на руках так и били искры, в голове что-то тряслось. Какое счастье оказаться на свежем воздухе, но я сообразил, что оказался в ТРУЩОБАХ НЬЮ-ЙОРКА, Боже спаси. Дверь за мной захлопнулась, и оставалось только ждать и надеяться, что я не паду ЖЕРТВОЙ.
Подтяжка меня пугал, что правда, то правда. Потом я пару разу пользовался его именем. Ты кто? Я – Подтяжка.
Человек проехал мимо на велосипеде, Господи благослови, я и не думал, что тут есть велосипеды. Не беда.
Потом вышел Оливье. Он сказал:
– Я принес твой чемодан, решай сам.
– Насчет чего?
– Я здесь не останусь, старина.
Я спросил его, куда он пойдет.
– В клуб, но тебе лучше остаться с РОДНЫМИ И БЛИЗКИМИ.
– А с тобой можно? – спросил я.
Он оглядел меня с ног до головы. Зачем я ему, ясное дело.
– Пожалуйста, – сказал он наконец. Улыбнулся. Обхватил меня за плечи, но в такси забился в свой угол и дал себе волю: – НЕНАВИЖУ ПРОКЛЯТУЮ ШЛЮХУ!
Господи спаси и благослови. Злосчастные воскресенья.
– НЕНАВИЖУ ЕЕ.
Прячь ножи, запирай дверь.
– ХОТЬ БЫ ОНА УМЕРЛА.
Он расплатился с водителем, и мы вышли перед каким-то особняком.
«Клуб Спорщиков», что бы это ни означало. Он попросил меня подождать у двери, пока он ПЕРЕГОВОРИТ с мистером Хуйвенсом. Со мной одни проблемы, так я и знал.
БОЛЕЕ ЧЕМ ДОСТАТОЧНО ВРЕМЕНИ, чтобы прочесть ДРЕСС-КОД «КЛУБА СПОРЩИКОВ» ДЛЯ НЕ- ЧЛЕНОВ.
Уж не брюки ли КАПРИ на мне? Что такое ЛАЙКРА? Вернулся Оливье, с мистером Жуйвенсом, а не Хуйвенсом, странный такой урод, ЗАТЯНУТЫЙ КАК ПИНГВИН, надменный, вроде того СУДЬИ В КАРДЕНЕ, который засадил моего брата. Голова у Жуйвенса лысая, уши огромные, и во время разговора он все задирал брови, словно посылая мне тайный сигнал. Ничего в этом не понимаю.
Жуйвенс выдал мне длинную меховую шубу, но я, как говаривала матушка, РАСКАЛЕННЫЙ МОТОР. ДОРОГОЙ НАШ ВОСЬМИЦИЛИНДРОВИК, так она меня называла. Я и сказал, что не замерз.
Придется надеть шкуру, старина, сказал Оливье.
Тут я понял, что грубиян Жуйвенс хочет таким образом прикрыть мои одежки. Верное дело – как только мое тело родом из Блата было скрыто от ЧЛЕНОВ, меня Допустили в «Клуб Спорщиков». Вы в жизни такого места не видали. Матушке оно бы показалось чересчур папистским, стеклянные витражи на потолке, резное дерево, словно РАСПЯТЬЕ, и во всех отношениях это место ПРЕВОСХОДИЛО то, где мы покинули беднягу Мясника с Марленой: у них даже вместо стула был ящик вина. Я туго-натуго запахнулся в шубу, потому что вполне усвоил, что одет, должно быть, в ЛАЙКРУ, а когда Жуйвенс сказал:
– Вы, наверное, издалека приехали, сэр, – я тут же ответил:
– Да. – И добавил: – «Безумный Макс».
Он засмеялся. Здорово, мне удалось пошутить.
На пути к чему-то вроде СТАРИННОГО ЛИФТА мы прошли по длинному коридору с витражным потолком, мертвым, как ДОДО, без лучика света, который бы его оживил. На стенах – ЗАУРЯДНОЕ ДЕРЬМО, я порадовался, что Мясника тут нет, он бы РЕХНУЛСЯ ОТ ЗЛОСТИ, схватил бич и изгнал самозванных художников в парк на физический труд. Разумеется, тогда я еще не слыхал про парк Грамерси, тайное отравление деревьев и слесаря на Первой авеню, который делал нелегальные ключи к воротам парка, не знал о проблемах с комитетом, и когда Жуйвенс сообщил, что «Бабочка» Джонсон[81] признал этот особняк одним из самых красивых в Нью-Йорке, это имя значило для меня столько же, сколько Подтяжка.
И все же я понимал, что первую свою ночь в Нью-Йорке провожу среди СЛИВОК ОБЩЕСТВА. Я спал на кровати шириной в два фута, словно жучок в своей норке.
41
Первую неделю на Манхэттене я провел, одурев от разницы в часовых поясах, ковыряя в носу и подремывая, пока Марлена убеждала Оливье Лейбовица использовать свое «моральное право» и подписать удостоверяющий подлинность сертификат.
Марлена передавала мне все, шаг за шагом, а я был таким неревнивым, таким
Заторможенный Скелет променял меня на «Клуб Спорщиков» – вы себе представить не можете, как меня это обозлило. А что делать? Хью есть Хью, помехи на экране, шумы в наушниках, упорный зуд безо всякой болезни. На что я могу пожаловаться? Денег в кармане больше, чем папаша нажил за всю свою
