этим. Я скажу тебе кое-что. Мне кажется, когда-нибудь наше время придет и тогда выяснится, что женщины гораздо лучше могут управлять миром, чем мужчины.
– Но я не могу ждать так долго, – закричала я. – Тогда я буду старой, а старух не берут в солдаты.
Мать внимательно посмотрела на меня и покачала головой.
– Если ты действительно этого хочешь, то тебе не придется долго ждать.
Через неделю отец нанял отставного сержанта, чтобы тот учил меня искусству боя. Он был очень молчалив и только улыбался, когда я жаловалась на царапины и на ушибы, нанесенные деревянным мечом за день обучения. Через год его улыбка стала еще шире, когда я превзошла его, моего учителя, во всех воинских искусствах и стала искать более опасного противника. К тому времени, когда мать умерла, я билась лучше, чем любой юноша из города, по крайней мере, лучше, чем все те, кто осмеливался помериться силами с девушкой-воином. Мне сравнялось шестнадцать, и я вступила в маранонскую гвардию. И я ни разу не пожалела об этом.
Мелодичные звуки лиры вывели меня из задумчивости. Омери, которая незаметно отошла от меня, сидела на стульчике возле могилы и тихо перебирала струны своего любимого инструмента. Она посмотрела в мою сторону через головы других и начала петь грустную песню. Я знала, что поет она для меня. Я смотрела на волну ее рыжих волос – почти таких же ярких, как у Амальрика, – и думала, что брату повезло, что он нашел такую женщину. У меня когда-то была любовница, которая так же много значила для меня, как Омери для моего брата. Не Трис, Отара, ее глубокий горловой смех, мягкие руки и пальцы, которые могли прогнать дурные мысли из моей головы. Она была со мной много лет и во многом заменила мне мать… А потом она умерла.
Прости, я плачу, писец. Но не ухмыляйся, говоря, что это свойственно женщинам. Берегись! Если ты осмелишься сделать это – или хотя бы об этом подумать, – я забуду свое обещание и ты не выйдешь из этой комнаты. Отара живет в моем сердце, а слезы несвойственны мне, но до того, как книга будет написана до конца, слез еще будет немало – и часть из них прольете вы, читатель. А теперь я вытру глаза и соберусь с мыслями…
Пока Омери пела, я оплакивала Отару, но вот мелодия изменилась, и я почувствовала, что моя душа очистилась. Новый мотив был мажорным, и я вспомнила смех матери, машинально посмотрев на могильный камень. Я смотрела, как вода стекает в бассейн, журча, и мне казалось, что рябь на поверхности бассейна и лепестки роз составляют лицо матери. Она была живой – ее глаза открылись, губы шевелились. Воздух наполнился хмельным запахом сандалового дерева – любимый аромат матери. Я почувствовала, как теплая рука коснулась моей шеи, и услышала шепот – это был голос матери. Я не могла разобрать слова, но знала: если прислушаюсь, то обязательно пойму… На мгновение мне стало страшно… Но это все ерунда. Законы природы остаются в силе. Мать была такой же смертной, как и я сама. Не надо играть с духами. Я отбросила голову назад. Шепот оборвался. Запах исчез, и, когда я посмотрела на воду, лицо матери пропало. Омери прекратила играть. Я видела, что она хмурится и качает головой. Мне показалось, что я упустила что-то важное, и чувство потери причиняло боль.
А потом все мысли о потерях, любовницах и призраках исчезли. Раздался топот копыт за воротами.
Амальрик вернулся из храма Воскрешения.
Он принес весть: война объявлена. Остаток дня был отравлен страхом и волнением. Этим вечером все граждане Ориссы должны были собраться в Большом Амфитеатре, чтобы выслушать публичное заявление, которое, без сомнения, будет сопровождаться представлением для поднятия боевого духа.
Мой брат поздоровался со всеми, никого не забыв, терпеливо отвечал на глупые вопросы родственников: сколько, по его мнению, продлится война, какие финансовые трудности ждут наш род, какие товары могут исчезнуть из продажи, чтобы можно было заранее запастись и спекулировать некоторое время спустя. Несмотря на то, что Амальрик был младшим из детей моего отца, именно он стал главой семьи. Отец мудро передал управление своей финансовой империей не старшим братьям – слабовольным, ленивым и глупым, – а Амальрику. Понятно, что было много зависти и злобы, но сила личности моего младшего брата, его слава как открывателя Далеких Королевств быстро утихомирила завистников.
Он встретился со мной взглядом, подмигнул в знак того, что нам надо поговорить. Отделавшись от многочисленной родни, он пошел к дому, не забыв на прощание напомнить им об общегородском собрании.
Несколько минут спустя я сидела рядом с письменным столом в его кабинете. По его мрачной улыбке и цвету лица я поняла, что он принес не только новость об объявлении войны.
– О чем ты молчишь, дорогой брат? – спросила я. – Давай… выкладывай самое худшее.
Он засмеялся, но невесело.
– Я никогда не мог ничего от тебя скрыть, правда, старшая сестра?
– Это потому, что у меня большой опыт, дружок, – ответила я. – Помню времена, когда ты еще был мальчиком, и довольно безответственным, – я ловила тебя с ящерицами в кармане, а позже гоняла подружек из твоей постели.
Брат был так молод, что после смерти матери мне пришлось его растить. Мы всегда доверяли друг другу, делились секретами, которые таили от всего остального мира.
– Ладно, Амальрик, – сказала я. – Расскажи-ка своей мудрой сестре, почему паникуют эти глупцы в храме и Магистрате.
Амальрик мрачно улыбнулся.
– Несмотря на то что мы были предупреждены давно, наши войска не готовы к войне.
– Это неудивительно, – заявила я. – Хотя мои женщины подготовлены прекрасно. С тех пор как мы услышали бряцание мечей из Ликантии, мы удвоили часы тренировок. Кроме того, я без приказа начала вербовку новых рекрутов в женских лицеях, на базаре, платя за их содержание из неприкосновенных фондов. За такую инициативу меня могут разжаловать.
Мое признание встревожило его. Он пристально посмотрел мне в лицо.
– Все остальные наши войска теперь будут делать то же, – произнес он наконец. – Особенно после того, как Магистрат уволит негодных командиров.
– Если даже Магистрат зашевелился, значит, проблема действительно серьезна.
