мгновение все шесть Туфель полыхнули ослепительными вспышками. О боже! Ничего не видя, я завопила как оглашенная, зовя Пепси. Однако, когда зрение наконец вернулось ко мне, я увидела, что он уже соскакивает на землю, улыбаясь во весь рот.
— Зачем тебе это было нужно?
Подойдя, он крепко обнял меня — его макушка едва доставала мне до талии.
— Пока не могу сказать. Подожди немного.
И вот мы снова отправились в путь — как выяснилось, в последний раз. Элиот назвал бы это завершающей стадией волшебного поиска.
Мы сидели на валуне бутылочного стекла и разглядывали туман, мрачно клубящийся под нами. В настоящий момент слово «мрачно» являлось ключевым, так как по ту сторону частично скрытой долины находились Кафе «Дойчлянд», Джек Чили и тэ дэ и тэ пэ. Мы ждали, пока туман рассеется, так как несколько миль назад тропа стала петлять как безумная и резко пошла под уклон. Чего нам сейчас не хватало, так это подвернуть ногу и растянуть сухожилие.
Меня так и подмывало спросить Пепси, как он думает, что ждет нас при встрече с нашим… противником. Но затишье грозило стать одним из последних на долгое-долгое время. Так зачем все портить, задавая неуютные, зловещие вопросы, ответ на которые все равно прозвучит угрожающе? Например: «Пепси, как, по-твоему, он нас съест? Ножом и вилкой? Или, может, просто макнет головой в горчицу, словно сосиски по-венски?»
— Нет, мам, наверно, как-нибудь иначе. Он уже показал нам, на какие художества способен. Придумает что-нибудь новенькое.
— Теперь, значит, и ты можешь мои мысли читать? Он смущенно кивнул.
— И как часто вы этим занимаетесь, молодой человек?
— Только когда ты чем-нибудь огорчена или сильно напугана. Честное слово, мам.
— Хм-м. Спасибо, конечно, за заботу, но будь так любезен впредь от этого воздерживаться.
Я выдала ему последний из сэндвичей, полученных нами еще на лугу. Честно говоря, с моей стороны это было не такое уж самопожертвование, потому что я давным-давно не испытывала голода. Иногда, конечно, я питалась — но, убей бог, не помню, где и когда.
— Мам, пошли. Туман, похоже, рассеивается. Подобно любому ребенку, он откусывал от сэндвича на ходу — так, жуя, и нырнул в туман.
Нам понадобилось пройти какое-то расстояние, прежде чем мы наткнулись на первого из детей. Раньше их скрывал туман, качественно скрывал.
Вдоль тропинки, через каждую пару футов, были расставлены легкие светлые плетеные стулья. На стульях сидели дети. Лица одних были противоестественно искажены — или мать-природа постаралась не в лучшую свою минуту, или невменяемый хирург-садист: черные кровоподтеки, незатянувшиеся желто- коричневые шрамы — сплошная зона стихийного бедствия.
Другие выглядели жертвами несчастных случаев, уцелевшими по нелепой случайности, тогда как, будь на земле хоть толика милосердия, их мучениям давно пришел бы конец — сплошные окровавленные бинты. Некоторые из детей явно сидели на подпорках, поскольку, когда мы проходили мимо, они медленно заваливались набок.
Было абсолютно тихо. Не доносилось ни криков, ни стонов, ни плача. Но самое худшее — это мягкая белая туманная дымка, окружающая нас со всех сторон и скрывающая пейзаж, который мог бы смягчить непосредственность сцены.
Стискивая мою ладонь, Пепси вел меня сквозь этот ад розово-голубых пижам и окровавленных марлевых повязок… крошечные тельца, которым полагалось бы раскачиваться на качелях, играть в песочнице, кататься на детских велосипедах с тренировочными колесиками, прикрепленными для баланса к ступице заднего колеса.
— Кто эти дети?
— Наверно, мам, они из Кафе. Идем быстрее. «Выставка» все не кончалась, и в какой-то момент я поняла: еще один ребенок — и все, не выдержу, так что я закрыла глаза и доверилась Пепси. Но стоило зажмуриться, в уши мне ударил звук голосов, исполненных боли. Кто звал маму, кто — папу, кто просил воды. Кто звал брата, кто просил любимую игрушку, кто молил боль прекратиться. Дети все переживают гораздо острее — как же им должно быть больно. Я постоянно спотыкалась, но не могла заставить себя открыть глаза. Воображение стократно усиливало крики, однако куда хуже было бы, если бы я снова увидела их. Нет, только не это!
— Мам, туман рассеивается. Тропа появилась.
— Сколько еще?
— Не знаю. Впереди холм. Наверно, тот самый, на котором Кафе.
Очередной раз споткнувшись, я почувствовала, что земля под ногами пошла вверх. Я крепко сжала ладонь Пепси, он в ответ сжал мою.
— Мам, уже все. Откроешь глаза?
— Нет, с меня хватит.
Тропинка забирала вверх, и детские крики звучали в моих ушах громче и громче. Я ощущала силу притяжения, которое тянет нас назад. Как мне хотелось отдаться на ее волю! Вернуться на тысячу… на миллион миль, туда, где нет всего этого.
Опять нахлынули отвращение и страх, победой над которыми я так гордилась. Все тело начало болеть, словно какая-то зараза растеклась по венам. Какая глупость — боль появилась только потому, что я запаниковала. Я ненавидела свою панику, поскольку понимала, что она сильнее, — вот оттуда и боль. Меня начало трясти, даже волшебная ладошка сына в моей руке не помогала.
— Проклятье! Ну, черт побери!
Я напрягла все мышцы, потом расслабила, надеясь, что хоть это поможет. Не помогло. Пепси остановился.
— В чем дело? Что-нибудь не так?
Ответа не было. Пепси замер как вкопанный. Ладошка его совершенно обмякла; ничего не попишешь, пришлось открыть глаза.
До Кафе «Дойчлянд» — его я узнала сразу — еще идти и идти. Я даже сперва подумала, что Пепси остановил сам вид здания, но нет, дело было не в этом.
Возбужденная, но также испуганная близостью злополучного строения, я не сразу смогла отвести от Кафе глаза и обернуться к детям. Так вот почему остановился Пепси.
Со всех детских голов разом исчезли бинты, обнажив жуткие раны. Более того, все дети стали на-одно лицо — это был Пепси Джеймс. Безглазый Пепси, в черных кровоподтеках и шрамах, или бледно-зеленый после избиения, или желтушный. Все они стали Пепси — страшные, чудовищные возможности смерти или почти смерти на любимом, по-прежнему узнаваемом лице.
Я возмутилась. Это уж слишком. На это у Чили нет никакого права. Нельзя так.
— Ах ты подонок! Пепси, пошли. Это ненастоящее. Не смотри, побежали скорее. Держи руку!
Мы понеслись со всех ног. Ничего не оставалось — только бежать к Кафе.
Футах в двадцати от здания мы перешли на шаг и наконец увидели, что нас ждет.
Нас ждали Мей и я. Я сжимала ее в объятиях, хотя и она, и я были мертвы. Мой лоб, руки и дочку пронзали блестящие стальные шипы. Один шип прорвал ткань брюк между ног, два прошли сквозь лодыжки. Один входил Мей в висок и дальше — мне в грудь. Нас можно было узнать, но лопнувшая сморщенная кожа придавала обеим совершенно непристойный, бесчеловечный вид.
— Ни за что! Нет!
Я выпустила руку Пепси, и меня вырвало.
— Пепси, используй Кость! — прохрипела я, отплевываясь. — Ради бога, Пепси, вытаскивай нас отсюда, пожалуйста!
Подняв голову, я увидела, что он уже стоит у входа в Кафе.
— Нет!
Но он был там, и я не могла помешать ему протянуть руку и нашарить за мертвыми спинами дверную ручку. Секундой позже дверь отворилась, увлекая наши с Мей тела по медленной скрипучей дуге.
— Мам, смотри!
