— Ствол нужно вставить в рот, вот так… — Чили широко открыл рот и засунул туда ствол, так что спусковая скоба уперлась в нижнюю губу, а потом опять вынул, чтобы можно было говорить. — У тебя есть все причины не доверять мне, очень хорошо понимаю, так что начну я. Я спущу курок, и ты услышишь выстрел.
Но ничего не случится: решение не будет принято до тех пор, пока мы оба не выстрелим. Такова система, и если побеждаю я, то продолжаю править.
Сердце замерло у меня в груди, превратилось в лед.
— Пепси… Пепси, это обязательно?
— Да, мам. Обязательно. Мистер Трейси сказал, непременно будет что-то такое, иначе ничего не выйдет.
— Буквально минутку! — повернулась я к Чили. — Можно нам с ним вдвоем, совсем недолго?..
— Ну конечно, миссис Джеймс. Только кулачного боя не надо, как тогда облака.
Ну вылитый Алвин Вильямc. Встав, Чили обменялся взглядами с моим сыном, и я знала, что они абсолютно понимают друг друга, а мне на такое понимание нечего и рассчитывать. Чили вышел в кухню и отвернул кран — набрал стакан воды.
Я впилась взглядом в сына, словно тонула, и в предсмертное мгновение увидела всю нашу жизнь вместе. Сказать мне было нечего. Да и что тут скажешь? Какими словами можно выразить любовь? Словами, которые что-нибудь значат теперь, когда все сказано, сделано и почти уже позади…
Встав с кушетки, Пепси подошел, присел на корточки и положил голову мне на колени. Со всей нежностью, на какую была способна, я погладила его по голове. Волосы его были такими густыми и мягкими — словно у маленького мальчика, — взлохмаченными и мягкими, как во сне.
Смерть несет вовсе не печаль, а опустошение. Это-то и плохо. Большая черная дыра стремительно засасывает все твои чары, убеждения, смешные привычки, и внезапно понимаешь, что их больше нет, поскольку ты остался ни с чем.
Игруны, хохотуны, В шлемах, с галстуком вруны. Цып-цып-цып. Всегда любя Ты меня, а я — тебя.
Песня деревянных мышей. Единственное, что осталось у меня в этой новой пустоте, но сойдет и мышиная песня, голос еще не совсем пропал, так что я промурлыкала ее своему сыну Пепси.
Крепче вжавшись лбом в мои колени, он стискивал мне лодыжки, изо всех сил.
Деревянные мыши все выше и выше, А мышата и сыр из опилок — на крыше.
Он плакал, а я была его мама, вот и все. Только это мгновение нам и оставалось.
— Пепси, ты самый лучший. Я горжусь всем, что ты делал. Буду любить тебя всегда. А если потом что-нибудь есть, то буду любить тебя и после смерти. Понимаешь?
— Да, мам.
Чили беззвучно зашел к нам за спину. Громко рыгнул.
— Начнем, пожалуй.
Пепси стал подниматься, но запнулся о мою ногу и упал прямо на меня — я едва успела его поддержать.
— Вставай! Хватит тут возиться! Бери пистолет, и начинаем!
Голос Чили звучал необычно высоко. Это был чей-то другой голос — кого-то, кого я не знала. Чили тоже боялся.
Они сели на противоположные углы кушетки. Чили засунул ствол в рот и выжидающе замер. Пепси попытался сделать так же, но пистолет был слишком велик, и он закашлялся.
— Просто сунь в рот, глупый! Не обязательно так глубоко. Не трать время!
Пепси закрыл рот, сглотнул. Открыв рот, сделал, как велел Джек Чили.
— Как уже сказано, я буду первый.
У меня даже не было времени поглядеть. Грохот выстрела заполнил комнату без остатка.
Я резко повернула голову, и прогремел второй выстрел.
— Пепси! — выкрикнула я, остановив взгляд на Джеке Чили…
Который выглядел точно так же, как мгновением раньше.
8
Я проснулась. Проснулась дома. Я была дома, в реальном мире. Также я знала — моментально, инстинктивно, — что никогда больше не увижу Рондуа, что бы там ни произошло с моим сыном. Вот почему Чили позволил мне присутствовать, пока объяснял условия испытания: он тоже знал, что я больше не вернусь.
Отбросив одеяло, я метнулась прочь из комнаты, из кровати, отовсюду. В квартире было темно, хоть глаз выколи; только сквозь шторы пробивался свет фонарей. Я вбежала в гостиную, проверить, кто там — Пепси или Чили. Но там никого. Нет, не совсем…
— Ой!
Элиот, спавший на кушетке в гостиной со времени отъезда Дэнни, вскинулся и непонимающе воззрился на меня:
— Что такое? Каллен, в чем дело?
— Где ребенок? Где Мей?
— Господи, Каллен, что случилось? Что такое?
— Да где ребенок?!
— Баиньки, в кроватке. Успокойся ты! Что с тобой такое? Что-нибудь не так?
Одолев последние несколько шагов, я уткнулась взглядом в темную колыбель, моля, чтобы моя девочка — хотя бы она — была на месте, чтобы все было в порядке. Все нормально. Мей не спала и очень сердито смотрела на меня.
Выхватив ее из кроватки, я прижала малышку к своей пылающей груди. Мей расплакалась, но это было не важно. Важно, что она в порядке и ей ничего не грозит.
Прижимая дочь к себе, я оглядела комнату. На кушетке — только простыни и отвернутое одеяло, примятая подушка у подлокотника.
— Каллен, не будешь ли ты так добра сказать мне, в чем, черт побери, дело?
— Мне приснился рондуанский сон. По-моему, Пепси погиб. Я… не хочу говорить. Мне нужно немного походить, потом расскажу.
Элиот сел на кушетке и не сводил с меня глаз, пока я мерила шагами гостиную. На нем была красная фланелевая пижама, и волосы на голове стояли торчком. Мне вспомнилось прикосновение к волосам Пепси — это было только что. Я прибавила шагу.
В конце концов я опустила взгляд на Мей и увидела, что она заснула у меня на руках. Подойдя к кроватке, я осторожно уложила дочку и накрыла одеялом, которое совсем недавно трогал Пепси. Я не сводила с нее глаз. Мне обязательно было нужно знать, что она здесь, даже во сне.
Пересекла гостиную и специально села в кресло Элиота. На подлокотнике по-прежнему оставалось шоколадное пятно. Я чувствовала себя совершенно обессиленной.
— Кофе хочешь? Сейчас заварю, — произнес Элиот уже на полпути к кухне.
Я слушала, как он там возится, и вспоминала Джека Чили, пьющего воду из-под крана. Интересно, стакан так и остался в раковине?
— Каллен, без кофеина у вас не осталось. Сходить принести?
— Да нет, все нормально.
— Ладно тебе. Подожди секунду, я спущусь и принесу. У меня как раз есть твой любимый сорт, от «Дейли грайнд». Я быстро.
У двери он обернулся и громко спросил, не хочу ли я чего-нибудь еще. Я ничего не хотела; я хотела лишь узнать, как там мой сын. Со стороны двери донесся лязг многочисленных замков, и Элиот сказал, что, мол, сейчас — одна нога здесь, другая там.
Дверь с оглушительным грохотом ударилась о стену. Элиот ойкнул и вскинул руки — на площадке что-то происходило.
