множества телевизоров, включенных на полную громкость. Тут-то я и оценила преимущества моего дома, где жильцы вели себя хотя и не слишком дружелюбно, зато тихо.
Взобравшись на четвертый этаж, мы прошли в самый конец длинного коридора. Дубовая дверь квартиры Франсес Хэтч, в отличие от многих других в этом здании, сохранилась в идеальном состоянии – остальные, по-видимому, время от времени вышибались полицией. На ней была укреплена маленькая медная дощечка с именем владелицы. Ее недавно надраили до блеска. Клейтон позвонил. Довольно долго никто не открывал.
Наконец дверь распахнулась, и от удивления мы оба, кажется, отступили на шаг. На пороге стоял лысый коротышка с лунообразной головой, без какого-либо намека на подбородок, в черном костюме и белой сорочке с черным галстуком. У него была физиономия семидесяти-восьмидесятилетнего старика, но, судя по прямой осанке, ему могло быть и меньше.
– Что вам угодно?
– Я Клейтон Бланшар. Мисс Хэтч меня ждет.
– Проходите.
Старик повернулся и направился в глубь квартиры на негнущихся ногах, словно готовясь принять участие в параде оловянных солдатиков. Я вопросительно взглянула на Клейтона.
– По-моему, ты говорил, что она имеет дело только с женщинами.
Прежде чем он успел ответить, солдатик крикнул нам:
– Так вы идете?
Мы поспешили вслед за ним. У меня не было времени хоть что-либо рассмотреть, но мой нос уловил приятнейший запах.
– Чем это пахнет?
– Яблоками?
– Сюда, пожалуйста.
Голос старичка звучал так повелительно, что я на секунду почувствовала себя старшеклассницей, которую вызывают в кабинет директора.
Свет я увидела еще до того, как войти в комнату. Он ослеплял и проникал сквозь дверной проем белым потоком. Мы вошли в комнату, и я влюбилась, прежде чем успела это осознать. В гостиной Франсес Хэтч было полно персидских ковров, натуральной баухаузовской мебели, а еще я увидела там самого большого кота, какого мне когда-либо доводилось видеть. Ковры были самых разнообразных оттенков красного: ржаво-коричневатые, светло-вишневые, рубиновые. Что великолепно сочеталось со строгой хромированной мебелью. Яркость ковров смягчала строгость мебели и вместе с тем позволяла каждому предмету щеголять своей чистой простотой, создавая иллюзию парения над красной пестротой. В комнате было несколько высоких окон, и сквозь них внутрь проникало почти столько света, сколько его было снаружи. На стенах висело множество фотографий и картин. Я не успела даже бегло их рассмотреть, поскольку другой властный голос произнес:
– Сюда! Я здесь!
Словно поняв смысл слов своей хозяйки, кот встал, томно потянулся и прошел туда, где сидела Франсес Хэтч. Он стоял, глядя на нее, и помахивал хвостом.
– Как поживаешь, Клейтон? Подойди сюда, дай на тебя посмотреть.
Он подошел к ее креслу и пожал протянутую ему крупную костлявую руку.
– Холодная. Вечно у тебя холодные руки, Клейтон.
– Это у меня наследственное.
– Ладно-ладно. Говорят ведь, холодные руки – горячее сердце. Кого это ты с собой привел?
Он жестом предложил мне подойти.
– Франсес, это мой друг Миранда Романак.
– Привет, Миранда. Тебе придется подойти ко мне поближе, я почти ничего не вижу. Ты хорошенькая?
– Привет. Выгляжу сносно.
– А я вот всегда была страшилищем, тут и к бабке не ходи. Некрасивым людям приходится прилагать больше усилий, чтобы мир их заметил. Ты вынужден доказывать, что к тебе стоит прислушаться. Ты знакома с Ирвином?
Я взглянула на человечка с важным голосом.
– Ирвин Эделыптейн, это мои друзья Клейтон и Миранда. Садись. Я теперь тебя лучше вижу. Ага. У тебя в самом деле рыжие волосы! Я так и думала. Здорово. Люблю этот цвет. А ты обратила внимание на мои ковры?
– Обратила. Мне нравится, что вы сделали со своей гостиной.
– Спасибо. Это мой ковер-самолет. Когда я здесь, мне кажется, что я летаю. Итак, вы с Клейтоном друзья. Это хороший знак. А чем ты еще занимаешься?
– Я книготорговец, как и он.
– Замечательно! Потому что сегодня я хочу говорить именно о книготорговле. Ирвин будет мне советовать, что я должна, а чего не должна делать. У меня есть очень ценные вещи, Миранда. Знаешь, почему я решила их продать? Потому что всю жизнь я хотела быть богатой. Через месяц мне стукнет сто. По-моему, это будет прекрасно – разбогатеть к ста годам.
– И что вы будете делать с этими деньгами?
