общество.
– А как же ваши ученики?
– Очень милые люди, но, когда мне придет пора умереть, они не смогут помочь. Вот почему я пытаюсь выяснить сейчас, на что это будет похоже. Возможно, если мне это удастся, то не будет так неуютно. Я кое-чему научился, но так и не перестал задумываться, что станет со мной, когда придет КОНЕЦ. Вот доживете до моих лет, тоже будете много думать о «серьезной ночи». Это естественно, но ужасно неприятно. Становишься нервным. Хочется, чтобы все остальные тоже торопились, как ты сам, и если они медлят, ты злишься… И еще кое-что: я провел большую часть жизни, уча людей или пытаясь научить их чему-то важному. Но я дохожу до определенной точки и дальше продвинуть их не могу. Не очень приятно знать о себе такое. Особенно когда так чертовски стар и не можешь с этим ничего поделать. Никто не любит неудачи, а?.. Пошли, в мотеле еще поговорим.
И снова этот неуютный тусклый оранжевый свет над стоянкой у ресторана. Встав у машины, я запрокинул голову и посмотрел на него.
– Этот свет… Как будто сейчас приземлится НЛО. Отворив свою дверцу, Венаск тоже посмотрел вверх.
– Это безопасный свет. Говорят, он расходится под большим углом и освещает большую площадь. Лучше проникает во все закутки.
Я хотел что-то сказать, когда неизвестно откуда в голове и на языке возникли строчки:
Ко мне каждый день спускается ночь.
Стоит под окном, пугая всерьез,
Что старость придет, умеряя страсть.
И я пугаюсь послушно,
Пока не услышу, ложась в постель,
Как три моих сердца и кошки на них
Громко, как все последние дни,
Заговорят о Джанне.
И счастлив я, и пою в темноте,
Как, теплая, спит она там одна
В своей темной комнате в Умбрии, где
Единственный и недолгий рай
Цветет, белый на белом.
И грезится мне, что ее уста
Слегка приоткрыты во сне, и рвусь
В ее Италию, чтоб тихо пройти,
Как чужестранец, но не турист,
По улицам ее детства
Я закончил, запыхавшийся и потрясенный, как после встречи с призраком. Я немного знал поэзию, но ничего похожего на эти стихи и не наизусть. Я также знал, что никогда не читал и не слышал этих стихов до нынешнего вечера, когда Венаск процитировал мне три первые строчки в совершенно другом контексте.
Когда я закончил декламацию, мы оба замерли по разные стороны джипа и уставились друг на друга. Меня больше не нужно было убеждать, что часть моего обучения заключалась в привыкании к чудесам, что нужно попробовать открыться для всевозможных чудес, уготованных мне Венаском.
Наклонившись, чтобы сесть в машину, он сказал:
– «Ко мне каждый день спускается ночь» Джека Гилберта. Я всегда любил его стихи. Поехали.
Когда мы вернулись в мотель, свинья и собака едва приподняли головы. Кумпол умудрился взгромоздиться на кровать Венаска и примял задницей хозяйскую подушку. Конни лежала внизу, прислонившись к кровати.
Венаск подошел и осторожно сдвинул собаку с подушки. Примостившись, бультерьер дважды ударил хвостом.
– Я не упрекаю его. Лучше пристроить зад на подушке, чем на полу… Послушайте, Уокер. Давайте-ка проделаем с вами еще одну штуку, прежде чем лечь спать. Хочу помочь вам снова вернуться в другую вашу жизнь. На этот раз в одну из ранних. Может быть, в самую первую. Нужно, чтобы вы прочувствовали, какова была жизнь тогда. Это даст вам возможность подумать кое о чем важном, когда мы поднимемся в горы.
– Мне уже есть о чем подумать!
– Верно, но не о ваших истоках. Вы видели кое-что из вашей прошлой жизни и, возможно, один момент из позапрошлой, российской. Но чтобы начать понимать целое, нужно хотя бы мельком взглянуть, какой была ваша жизнь вначале. Ложитесь спать, и вы увидите это перед тем, как заснете.
Я нагнулся к своей сумке. Расстегивая молнию, я осознал: что бы ни ожидало меня под руководством этого не безупречного, но замечательного человека, я был охвачен предвкушением. Все во мне было взбудоражено, как будто встряхнули ящик с птицами, но я был на пути к открытию, ради которого и обратился к шаману.
– Венаск, эти стихи Джека Гилберта – о любви. Зачем вы процитировали их? У вас они звучали печально.
Он так засунул голову в свой чемоданчик, что я еле расслышал его ответ.
– Для вас это стихи о любви. А у меня нет Джанны, в моей постели. Только Кумпол и ночь за окном.
Двое ребят перебрасывались белым мячиком. Держа за руку отца, я с завистью смотрел, как они бросают его туда-сюда, окликая друг друга по имени, когда кто-то из них ронял мяч. Он то и дело падал, и я не мог понять почему, так как ребята были весьма ловкими.
Шел сильный дождь, и мало кто подходил купить папину картошку. Мы вместе смотрели на мальчиков, но, в отличие от меня, отец каждый раз фыркал, когда они роняли мяч.
К нашему лотку крадучись подошел какой-то мужчина. Он был весь укутан в плащ, но от него исходил сладковатый запах чумы. Пришедший собрался что-то сказать, но отец замахнулся своим деревянным посохом и велел ему проваливать.
У человека в плаще были остекленевшие, опустошенные болезнью глаза, но в них еще сохранилось достаточно жизни, чтобы сверкнуть глубокой, как могила богача, злобой.
– Мне тоже нужно есть!
– Тогда жри мертвецов. Привыкай к их вкусу!
– У меня есть деньги. Я могу заплатить. – Из складок темного плаща высунулась белая рука с несколькими монетами.
– Неужели ты думаешь, я прикоснусь к деньгам сладко пахнущего человека, чтобы тоже заразиться? Проваливай! Ты не должен даже выходить на улицу.
Умирающий постоял, словно ожидая, что отец передумает.
Я забыл про играющих в мяч мальчиков, пока один из них не крикнул что-то и их «мяч» не упал к ногам сладкого человека. И тут я увидел, что это не мяч, а череп какого-то мелкого зверька. Человек посмотрел и медленно нагнулся подобрать его. Держа череп в руке, он задумчиво разглядывал его, а потом вдруг швырнул в нас.
Отец топнул ногой. Череп мгновенно остановился, завис в воздухе.
– Не сыграть никому в мою игру!
Он топнул еще раз, и тут череп и сладко пахнущий человек взорвались.
Открыв глаза, я ощутил сухость во рту. Я понимал, где я, но сил хватало лишь, чтобы лежать и смотреть в испещренный точками потолок нашего номера. За окном переключил скорость и взревел, удаляясь в ночь, грузовик.
– Венаск!
Кто-то из животных тихо, печально заскулил. В воздухе сильно пахло озоном, словно сгорел какой-то электрический прибор или вот-вот ударит гром.
